Игра с тенью

Дабы знать: он наказан. И никогда более не страдать из-за необходимости видеть его, говорить с ним. И убедиться: в итоге именно моя сила победила.

Но сейчас я не могу не вспоминать о нем: о прежнем Уолтере, а не о том, каким он предстал прошлой ночью. Или, точнее, о многих Уолтерах — ведь за минувшие десять лет он был для меня другом, учителем, доверенным лицом, коллегой и братом. И во всех его ипостасях я вручала именно ему — и никому другому — заботу о моей чести и жизни.

Что же подвигло его на этот поступок?

Должна ли я винить себя в чем-то?

Воскресенье

Я едва могу держать ручку.

До сих пор я не знала ни такой ярости, ни такого стыда.

Прошлой ночью он не вернулся. Сегодня утром, в девять часов, я заставила себя спуститься в мастерскую, предположив, что Уолтер мог пройти через садовые ворота и отправиться в мастерскую, а не в дом.

Но он не приходил. Воздух был холодным и затхлым. Огромная мрачная картина стояла на мольберте и казалась не более завершенной, чем раньше. Дотронувшись до ее поверхности, уже подернутой пленкой, я ощутила: краска еще влажная,

Когда я отходила от картины, то задела ногой что-то тяжелое под рабочим столом Уолтера. Я не. поняла, что именно, поскольку предмет скрывала старая простыня, которую Уолтер использовал вместо покрывала. Я нагнулась и приподняла ее.

Под ней, притиснутый к ножке стола, помещался маленький ящик для деловых бумаг.

Я вытащила его. Ящичек был блестящий, чистенький, очень легкий, и поначалу я решила, что он пуст. Возможно, Уолтер совсем недавно его приобрел и еще не использовал. Либо вынул содержимое и унес с собой.

Однако, ставя ящичек на место, я услышала, как что-то скользнуло по его дну и ударилось о стенку.

Не просто листы бумаги. Слишком твердый предмет.

Дневник?

Я обыскала комнату в поисках ключа. Открыла ящики, заглянула в треснувший кувшин, где Уолтер держал свои кисти, подняла ковры. Ничего.

Я отнесла ящичек в дом и велела Дэвидсону вскрыть его. Поначалу тот отказывался, но когда я сказала: «Это может спасти жизнь мистера Хартрайта», — немедленно отыскал кочергу и принялся за дело с энтузиазмом, ибо чрезвычайно, хотя и втайне, тревожился об Уолтере и ощутил большое облегчение, получив возможность ему помочь. Когда ящичек взломали, я забрала его в свою комнату и заперла дверь.

Внутри не обнаружилось ничего, кроме простой записной книжки. Я наудачу открыла ее. И увидела строчки: «Посторонние могут читать прочие записи. Но никто не должен читать этого».

Я чуть вздрогнула, почувствовав горечь мести.

И сказала себе, что должна оставаться бесстрастной, подобно доктору, обследующему пациента с одной только целью: определить, какая болезнь так ужасно его изменила.

Но я не смогла выполнить свое решение. Читая первые страницы, я держала себя в руках, но затем наткнулась на строки, которые моментально обрушили все мои хрупкие намерения и заставили дрожать и плакать. Добравшись до того места, где описывались события, произошедшие после похищения моего ридикюля, я ощутила приступ тошноты, и меня вырвало в умывальный таз.

И до сих пор не могу осознать до конца все те подробности, о которых прочитала.

Однако теперь я хотя бы отчасти понимаю, что заставило Уолтера действовать именно так, как он действовал.

И я, без сомнения, должна разделить ответственность

Закончив читать, я снова пошла в мастерскую. Нашла скальпель, которым Уолтер точил карандаши, приблизилась к отвратительной картине и кромсала ее до тех пор, пока она не превратилась в ворох цветных обрывков.

Потом я собралась с силами и написала Лоре:

«Уолтер неважно себя чувствует.

Должен на некоторое время остаться в Лондоне.

Приедет сразу же, как только сможет».

Бедная моя сестра.

Позже

После раннего ланча (состоявшего лишь из тарелки супа и хлеба, которые подкрепили, однако, мои силы и убедили миссис Дэвидсон, что я вполне способна выйти из дома) я возвратилась в свою комнату и облачилась в траурное платье. Больше всего я боялась случайных прикосновений, поскольку моя кожа стала чрезвычайно чувствительной, и я ощущала дурноту из-за самого легкого касания. Траурная одежда, как я предполагала, сможет меня защитить, ведь люди инстинктивно сторонятся проявлений горя. И если я внезапно заплачу (а в последние дни это случалось нередко), черная вуаль извинит и отчасти скроет мои слезы. Дождавшись на лестничной площадке, пока Дэвидсоны скроются в кухне (объяснять им, почему я так одета, было мне сейчас не по силам), я тихо сошла вниз и вышла на улицу.