Игра с тенью

Ее голос, переполненный тревогой, которую она не осмеливалась выразить словами, звучал напряженно.

— Пока нет, — ответила я. — Но я рассчитываю узнать что-нибудь завтра.

Боже, помоги мне.

Понедельник

У меня есть фотография Уолтера, сделанная год назад. Глядя на его открытое лицо, можно подумать: тогда он был совсем другим человеком. И все же его черты до сих пор не изменились.

Я завернула снимок в шаль, поскольку собиралась взять его с собой. Потом, ожидая экипаж, перелистала вчерашнюю «Тайме». В реке обнаружены два тела. Я быстро просмотрела описания: беременная женщина и старик в моряцкой одежде. Конечно, я испытала облегчение. И одновременно — что-то вроде невольного разочарования. Ведь смерть — это все-таки определенность. Она избавляет от дальнейших мучений.

Около четырех в дверь наконец-то постучали. Я вышла. Уже стемнело, и над улицей повис густой туман. Возница, разглядевший меня в свете ламп, издал смешок.

— Приветствую, мисс, — произнес он шутовским, но торжественным тоном и притронулся к шапке. — Лучшие пожелания.

Я не смогла засмеяться. Не смогла даже улыбнуться.

— Обед был хорош? — спросила я у него.

Он кивнул и погладил живот:

— Спасибо, весьма удовлетворительный. — Отвесив поклон, он указал на кэб. — И куда теперь, мисс?

В его дыхании я различила запах пива.

— Мейден-лейн.

Ломбард был закрыт, однако усталая женщина как раз собиралась войти в боковую дверь.

— Вам не встречался этот человек?

Женщина сощурилась. И через мгновение кивнула:

— Вчера. Рано утром. Думаю, это тот же парень. Я его помню, он был, ну, странноватый…

— Почему, что он такого сделал?

— Я не про его манеры. Он был джентльмен, о чем тут говорить. Но вот что странно — он сказал: «Мне нужна одежда, самая дешевая». И взял поношенную куртку из вельветина, да старую рубашку, да кашемировые штаны.

— Может, у него не было денег?

— Не думаю, что так. Вам бы посмотреть, в чем он пришел. Очень дорогое. А стоить должно, — она покачала головой, — даже не знаю сколько.

— Он оставил одежду здесь? — спросила я.

Женщина кивнула.

— Я заплачу шиллинг, если вы мне ее покажете.

Она отперла дверь.

Никаких сомнений. Шляпа Уолтера. Костюм Уолтера. Его рубашка без одной пуговицы, которую он оторвал в припадке неистовства.

Я отдала женщине деньги и вернулась к кэбмену.

— Нью-Грэвел-лейн, Уэппинг, — сказала я.

То было скорбное путешествие, постепенно уводившее нас от блеска и суеты Стрэнда в мир такого убожества и отчаяния, что по сравнению с ним даже Мейден-лейн могла показаться процветающей и полной надежд.

Каждый новый шаг нашего пути убеждал меня в том, что я двигаюсь в направлении, избранном Уолтером.

Ибо все это было актом отчаяния.

И пока мы ехали по Флит-стрит и Кэннон-стрит, через Истчип, мимо Тауэра, пока погруясались в кишащую крысами клетку, в моей голове звучал голос Уолтера:

«Думаю, именно там я встретил свою судьбу.

Остается только вернуться туда, найти ее вновь и предать себя ее воле».

Теперь я твердо знала: я найду его здесь.
Но не знала: живого или мертвого.

Минут через сорок мы внезапно остановились. Выглянув в окошко, я не увидела ничего, кроме тумана и блеска отдаленных огней.

— Іде мы? — спросила я.

— На Рэтклифской дороге. Нью-Грэвел — вот там. — Кэбмен прочистил горло. — Что вам там нужно, мисс?

— Я ищу своего брата.

Он тихонько присвистнул.

— Должно быть, с парнем совсем скверно.

— Да, — произнесла я, выбираясь наружу — Найдите местечко, где могла бы отдохнуть лошадь, и передохните сами. — Я вручила ему соверен на тот случай, если попаду в какую-нибудь неприятную историю и не смогу заплатить. — И ждите меня здесь же через час.

— Вы не должны идти туда одна, мисс! — запротестовал он.

Но деньги взял. И когда он снова меня окликнул, то не для того, чтобы попросить одуматься или предложить помощь; он просто поблагодарил:

— Спасибо, мисс!

Как я все это себе представляла?

Мрачные, пустынные, еле освещенные улицы. А сегодня, конечно же, каждый, кто имеет дом и семью, уже возвратился к домашним. За исключением жалких подонков, среди которых я надеялась отыскать Уолтера.

Однако это место оказалось совсем иным. Обитатели Нью-Грэвеллейн и вправду имели жалкий вид, но вместо того, чтобы прятаться в тени и одиноко страдать, они собрались большой толпой, дабы возвестить о своей участи публично. Я услышала производимый ими шум еще до того, как смогла их увидеть: крики и вопли, обрывки песен; визг терзаемой кошки; бычий рев, раздавшийся внезапно из тумана и перешедший в прерывистый хохот. Пивные и трактиры были открыты, и нескончаемый разухабистый поток пьяных мужчин и женщин изливался из дверей, пополняя хохочущую толпу, с таким шумом и безудержностью, будто настал субботний шабаш. Если бы не запертые магазины и не особый, лихорадочный, отчаянный настрой веселившихся, ничто не напоминало бы о Рождестве.

Вероятно, так отмечают Рождество в аду.