Игра со смертью

— Боже мой, это провал! — в ужасе прошептала Туся. — Спектакль сорван.

— Надо что-то делать, — сказала Лиза, лихорадочно соображая. — Обязательно должен быть выход.

К ним подошел разъяренный Кахобер Иванович. Таким они еще никогда его не видели.

— Какое неуважение! — сказал он и возмущенно вскинул правую руку. — Никак не мог такого предположить.

— Что же делать, Кахобер? — Туся была так расстроена, что не заметила, как назвала учителя просто по имени.

И Кахобер тоже так был расстроен, что и ухом не повел.

— Сюсюка! — неожиданно озарило Лизу. — Надо срочно заменить Ромео!

— Точно! — обрадовался Кахобер. — Где он?

— Я здесь, — отозвался Толя— Я могу.

Когда Егор сошел со сцены, за кулисами его ждали разгневанные участники спектакля во главе с Кахобером.

— Ну, как я? — спросил Егор.

Как многие пьяные люди, он не осознавал себя пьяным и был уверен, что сцена ему удалась.

— Вон, — тихо сказал Кахобер, указывая на дверь. Его губы побелели от еле сдерживаемого бешенства.

— То есть как это — вон? — не понял Егор, но улыбка уже исчезла с его лица.

— Вон сейчас же, — повторил Кахобер. — Мы продолжаем спектакль без тебя.

— Но я же Ромео, — пьяно настаивал Егор. — Без меня нельзя.

— Еще как можно, — вступила Лиза. — Это с тобой нельзя.

Егор пожал плечами, презрительно хмыкнул и ушел.

Спектакль продолжался без него. На сцене была леди Капулетти, которую играла Света, и кормилица — эта роль досталась Юле. Лиза прошла в зрительный зал, в ожидании выхода подруги, и за кулисами Туся осталась одна. Она ждала своего выхода, когда к ней неслышно подкралась Алена.

— Что, волнуешься? — негромко спросила она, и Туся вздрогнула от неожиданности.

— Ни капельки, — ответила Туся, хотя это было неправдой.

— Нельзя тебе волноваться, — сказала Алена с притворным сочувствием.

— Это почему же нельзя? — в тон ей спросила Туся. — Говорят, что легкое волнение даже способствует хорошей игре.

— Может быть, — согласилась Алена и взяла в руку конец Тусиного шарфа. — Но только не в твоем случае.

— А какой у меня случай? — спросила Туся, хотя внутри у нее все похолодело от дурного предчувствия.

— Особенный, — ответила Алена и томно посмотрела на нее. — Разве сама не понимаешь?

— Пожалуйста, уходи, — как можно спокойнее попросила Туся. — Ты не даешь мне сосредоточиться.

— Я уйду, — не стала спорить Алена. — Просто хотела посмотреть на тебя поближе, ведь не каждый день встретишь самоубийцу.

— О чем ты говоришь? — гневно спросила Туся, хотя, конечно, прекрасно поняла о чем.

— Думаешь, никто не знает? Глупая, да Егор же всем рассказал! Это так романтично — из-за него девушка решила отравиться, подумать только!

— Замолчи, — сказала Туся, зажимая уши. — Не хочу тебя слушать!

— А придется, ведь от правды никуда не уйдешь, — продолжала Алена. Было видно, что эта сцена доставляет ей удовольствие. — Расскажи, в ее голосе послышалось фальшивое участие, — почему же тебе это не удалось? Что, таблетки были просроченные, или ты специально приняла их поменьше, чтобы откачали?

Туся сама себе тысячу раз задавала эти вопросы.

Она спрашивала себя: было ли ее желание покончить с собой искренним или она до последнего момента надеялась, что ее спасут? Иногда ей казалось, что она действительно хотела умереть, вычеркнуть себя из жизни, а иногда что нет.

Это были мучительные раздумья. Доктор Кронин сказал ей, что той дозы снотворного, что она приняла, вполне бы хватило на двух таких девочек, но сомнения не покидали Тусю.

Поэтому особенно болезненным для нее было именно то, что посторонний человек так бестактно заговорил о ее попытке самоубийства.

«Егор обо всем ей рассказал. И наверняка не ей одной! Какой ужас! — подумала Туся. — И сейчас все будут смотреть на меня и думать: „Она неудачница. Хотела отравиться и то не смогла“».

— А теперь играешь Джульетту, — продолжала Алена, — и все над тобой потешаются. Сравнивают тебя с ней. Она ведь тоже, кажется, наложила на себя руки.

— Убирайся, — едва слышно сказала Туся. — Немедленно убирайся отсюда.

— А мне действительно пора, — сказала Алена, взглянув на часы. — Егор, наверное, заждался меня в кафе. Нам с ним делать нечего на вашем детском празднике. Так что — ауфвидерзейн!

Ехидно улыбаясь, Алена ушла, оставив Тусю униженной и растоптанной. Через несколько минут ей нужно было выходить на сцену, а ноги у нее подкашивались и во рту пересохло.

«Играть В таком состоянии нереально, — думала она. — Не могу. Все кончено».

Туся была в отчаянии, но, возможно, именно отчаяние сделало ее игру такой натуральной и неотразимой.

«Когда нечего терять, даже как-то легче на душе, — думала Туся, выходя на сцену. — И потом, если я такое ничтожество, зачем так меня обижать? Алена просто ревнует, иначе она была бы ко мне равнодушна».

На сцене Тусю вело вдохновение. Как будто вся боль ее безответной любви, все унижение ее неудачной попытки самоубийства выливались в актерской игре. Конечно, она думала о Егоре, когда со сцены произносила слова любви или ненависти, но ей было легче от того, что его самого нет ни на сцене, ни в зрительном зале.

О, куст цветов с таящейся змеей!