Игра со смертью

Я только мычала, закатывая глаза и чувствовала, как в груди все сжимается. Степа редко бывал осторожен и нежен, по одной единственной причине - мне нравилось ощущать себя его игрушкой. Хотя бы иногда самой подчиняться, а не вести свою игру, дергая за ниточки. 

- Это точно, -(нем.) усмехнулся Ронев.

Я следила за его движениями, пытаясь уловить намеки, но их не было. Он уже решил для себя, что будет делать, как действовать. Решил не разрушать легенду, возможно задумал убить, как бы ненароком, при первой возможности.

- Приступим тогда, господин Раух, - парень обернулся к нему, затем быстро приблизился к одному из столиков, откинул белую ткань. Я старалась не смотреть в ту сторону, обратив все внимания на нациста, - Вы будете учувствовать напрямую? (нем.)

- Зовите, если потребуется, (нем.) - он прислонился спиной к стене у выхода.

Тусклая лампа под потолком не позволяла увидеть все в деталях. Давала только слабый, почти сизый свет, периодически моргала с характерным звуком, что раздражало. Жаль, что этот человек знает русский, а он наверняка умеет не только понимать, но и говорить на нем. Иначе бы ко мне его не отправили.

Под потолком, у самой лампы, обнаружился крюк с цепью. Сопротивляться? Я пыталась, но ни к чему это не привело - скоро я висела, вытянувшись по струнке. Бедное мое, любимое, пальто - его просто разорвали, не пытаясь быть аккуратными, такая же участь постигла платье. Остались только рукава, да и те тоже отправились на пол - нож был остро наточен и резал как по маслу. Что примечательно, Степе удалось не задеть меня.

Теперь я смотрела на него сверху вниз, понимая, что долго так не продержусь. Скоро руки начнут затекать, а дышать в таком положении так же проблематично. Что ж, он знал свое дело. Инструктор, обучавший его, сотворил настоящего монстра.

- Еще не поздно оборвать это, - он легко поигрывал тонким хлыстом на ладони, - Ты знаешь, что нужно рассказать. (нем.)

Я знаю, какая тяжелая у него рука. Особенно с таким оружием, от меня, при его желании, не останется ничего кроме костей через два часа при сильном темпе. Может это и преувеличение, но ощущения будут именно такими. Но натянутым жестокостью и безразличием был только голос – теперь, когда Раух не видел его лица, оно исказилось бесконечной печалью и болью. Ему было жаль меня. И он сделал для меня выбор – показал, что лучше проколоться, все выдать и подвести под плаху многих, но не себя. Степе было всегда плевать, кто умрет – лишь бы не мы. Впрочем, он хранил свою жизнь лишь для того, чтобы мне не было больно.

- К черту, - я усмехнулась, - Тебе придётся попотеть, чтобы выдавить из меня что-то кроме криков.

На мгновение он прикрыл глаза и дохнуло горечью. Затем все обратилось в боль.

Он стегал меня как сумасшедший и если первые несколько ударов я стойко выдержала, то все следующие откровенно кричала. Хлыст приходился куда попало, но больше по ребрам, обжигая из раз за разом. Больнее было только когда он попадал на оголенную грудь. Он не оставлял красных следов, только кровоподтеки по всему телу, заставлял сжимать зубы, жмурится, стонать. Как бы я не пыталась приуменьшить ощущения, спрятать их за, невидимым для человеческих глаз, щитом, все равно боль пробивалась и застилала разум пеленой. Мысли путались, терялись. Меня учили вспоминать, что угодно, но вспоминать. Концентрироваться на чем-то, закрыв глаза, но это лишь теория, а практика оказалась крайне от нее далеко.

Монстр ч.2

Иногда он останавливался, дергал ворот рубашки, давно уже сняв верхний пиджак и закатав рукава по локоть. Я смотрела на эти руки, вспоминала, как они нежно и одновременно жестко брали меня, как скользили по обнаженному телу, но становилось только хуже. Контраст этих приятных, граничащих с возбуждением, ощущений и неимоверных мучений срывал крышу. Степа спрашивал меня, но я даже не слышала, о чем – только мотала головой, уже обессиленная и коротко вскрикивала от нового удара. О чем думать? Что вспомнить? Какую руну попытаться связать, чтобы облегчить боль? И хорошо, что Тайвынь нет здесь, что лисица не видит этого ужаса.

Потому скоро все тело было в крови. Медлительными ручейками, она стекала вниз, капала с ног на бетонный, холодный пол, а хлыст не позволял засохнуть полученным ранам, рассекая их вновь. Когда я смотрела в сторону нациста, то не видела ничего, кроме холодности. Он, казалось, не испытывал никаких эмоций, наблюдая за этим – ни призрения, ни радости, ни, тем более, жалости. Чертов псих, как можно вообще уставаться таким безучастным? Хотя... кто бы говорил. Вот оно, кажется.

- Я ничего не знаю, (нем.), - дрожала девушка, отползая к дереву.