Игра судьбы

Михайлычу действительно приходилось несколько раз «пропадать», так как князя Дудышкина было нелегко застать дома, за исключением приемных часов, которые были известны только людям, имевшим с ним дела.

— Ну и пусть его гуляет или спит, — сказал Лавишев. — А расскажу я вам теперь, господа мои, о некоей смеха достойной истории… — Начал было он и прервал речь, прислушиваясь к шуму, приближавшемуся от лестницы.

Вбежал лакей, перепуганный насмерть, и проговорил:

— Барин, частный сам. С ними князь… И…

В это время раздался зычный окрик:

— Да ты показывай дорогу-то, старый хрыч! Ну, живо!

— Сюда, сударь, ваше благородие. Здесь мой барин свое пребывание имеют, — донесся робкий возглас Михайлыча.

Дверь широко распахнулась, и в комнату вошел Дудышкин, а за ним частный, будочники и Михайлыч. Частный оказался между двух огней. С князем было шутить опасно, но хорошо он знал и влиятельность Лавишева, да ведь и Кисельников хоть не Бог знает кто, а все же офицер гвардии. Поэтому он начал насколько возможно мягко:

— Не дозволите ли спросить господина прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка Александра Васильевича Кисельникова?

— Я. Что же вам надобно? — произнес Кисельников.

Маша, при виде Дудышкина, отбежала от стола и в страхе забилась в угол.

— А также не могу ли увидать я хозяина этого дома, господина камер-юнкера и кавалера Петра Семеновича Лавишева?

Тот отнесся к заявлению частного суровее.

— Отлично ты знаешь, братец, — пренебрежительно сказал он, — что это я. И скажи ты мне, пожалуйста, — добавил он еще небрежнее, — на кой черт здесь эта дылда торчит? Князь Дудышкин его звать, кажется?

Дудышкина передернуло.

— Да чего тут с ними кисели разводить? — гневно воскликнул он. — Пришли мы за моей беглой девкой, Машкой Прохоровой. А вот и она сама. Будочники, взять ее!.. Руки скрутите хорошенько. А на этих, на господ-то, в суд подам, а то и ее величеству, дабы не сманивали чужих девок на непотребство. Ну, берите ее!

Маша дрожала всем телом.

Назарьев, до сих пор довольно равнодушно относившийся к судьбе Маши, так как его поглощало собственное горе, теперь, при виде и здесь торжествующего своего врага, запылал яростью.

— Смей только кто подойти к этой девушке! — воскликнул он, загораживая собой Прохорову и обнажая шпагу. — Убью на месте.

— А мы тебе: поможем! — воскликнул Кисельников.

Побледневший Свияжский стоял безмолвно и думал, глядя на князя:

«И такого-то негодяя хотят в мужья бедной Олечке!» Будочники мялись, частный тоже.

— К чему тут шпаги? — презрительно процедил Лавишев. — Я просто прикажу гайдукам выгнать их.

— Разлюбезное дело! Гоните их, ваша милость! — послышался возглас Михайлыча.

Александр Васильевич давно догадался, кто был виновником этой истории; он пристально посмотрел на пестуна и крикнул:

— Нишкни, Иуда! С тобою мы еще разберемся.

Взглянул старик на своего питомца и робко потупился: в первый раз почувствовал он в лице его грозного владыку.

— Как?! Гнать меня? Князя Дудышкина? — вспылил Семен Семенович.

— А что же? Лавишев и не таких выгонял, которые к его компании подходящими быть не могли. А то, ежели желаете, можно и мирно. Я покупаю у вас эту особу.

— Не особу, а беглую девку. Мне она нужна для домашних услуг, и продавать ее я не хочу.

— Знаю, для каких услуг… Эй, кликни гайдуков! — приказал Лавишев одному из лакеев, столпившихся у дверей. — Жаль! Я бы дал хорошую цену, и шума не было бы… Я не себе ее покупаю, а на волю.

Князь понимал, что его роль становится не только позорной, но и опасной. Он слышал уже приближавшиеся шаги дюжих гайдуков, а потому пробормотал:

— Ну, ежели хорошую цену, тогда…

— Сколько желали бы?

«Хорошо же! Я тебе поднесу. Отступишься!» — подумал князь и громко промолвил:

— Сейчас же пять тысяч червонцами на стол, и я дам ей вольную.

— Слышали, господа? Теперь ему нельзя будет обмануть меня, как того бедного старика. И на что позарился-то: за триста целковых продал свое дворянское слово!.. Ну а я — не тот старичок. Васька! — приказал Лавишев. — Притащи ларец, что у меня у кровати, чернильницу, перья и бумагу.

Челядинец побежал исполнять приказание.

— Марья Маркиановна, — обратился между тем Лавишев к Прохоровой, — выйдите теперь из вашего уголка: сейчас мы денежки заплатим — и вы вольная. И на князеньку этого вы можете прямо-таки чихать.

Дудышкин молчал, не находя, что возражать, хотя у него от злости скулы дрожали.

Требуемое было принесено. Петр Семенович небрежно вынул из ларца несколько свертков золота.

— Вот ваши деньги. Садитесь, пишите отпускную. На слово-то вам нельзя верить. На днях отпускную закрепим… Самое лучшее — завтра утречком. Вот бумага, а вот и перышко.

Дрожащей рукой князь стал выводить: «Я, лейб-гвардии конного полка поручик» и т. д. В мозгу его пронеслась только одна утешительная в этом позорном положении мысль:

«Зато деньжищ же сорвал!»

Лавишев был до конца верен себе и великолепен: когда Дудышкин, далеко не привыкший к письму, закончил отпускную и потянулся было за деньгами, Петр Семенович остановил его: