Цезарь (снова углубился в работу). У меня нет друзей.
Клеопатра. Почему?
Цезарь (пишет). Я — Цезарь, увы.
Клеопатра. Он что, этот Антоний, — из таких же римлян, как ты?
Цезарь. Каких, детка?
Клеопатра. Ну, думающих.
Цезарь (оторвался от письма; наставительно). Никто не должен выбирать себе в помощники или соратники думающего человека. Это всегда чревато. Запомни это хорошенько, я говорю это тебе, потому что хочу сделать из тебя хорошую царицу. Помощник должен не думать, а исполнять. Одно с другим несовместимо. Никогда не выбирай себе думающих министров, царица, иначе ты будешь царствовать, но не править. (Снова пишет.)
Клеопатра. Не хочешь ли ты сказать, что ты — единственный думающий римлянин?
Цезарь (пишет). Нет, не хочу, хотя временами мне кажется, что это именно так. Но тогда мне становится тоскливо и одиноко, и я гоню от себя эту слишком трезвую мысль. Нет, в Риме есть и кроме меня умные и думающие люди. Есть даже несколько честных. Но замечала ли ты, что двум умным, даже просто двум честным — всегда тесно под одной крышей? Под одним небом? Что они чаще соперники, чем союзники?. Потому что у каждого думающего или честного — своя правда, свой бог, и они несовместимы с правдой и богом другого умного и честного. Объединяются легко и просто глупцы и мошенники, у них на всех — одна правда, или, точнее, одна ложь. (Поднял на нее глаза.) И вот тебе второй мой урок, царица: чтобы властвовать, надо объединять и подчинять себе слепых глупцов и зрячих мошенников и разъединять и ссорить между собой умных и честных. Это — основание всякой твердой власти. Горький урок, не скрою. Печальный урок, ибо и ему имя — одиночество. Но если ты хочешь стать настоящей царицей… (Возвращаясь к письму.) Извини, я допишу письмо Цицерону… он как раз из умных. Не скажу — честных. Но — умный. Мне надо сосредоточиться. (Пишет.)
Клеопатра (после молчания; с жалостью). Ты очень одинок, Цезарь?.
Цезарь. Каждому свое, детка.
Клеопатра. И даже когда ты со мной?
Цезарь (поднял на нее глаза). С тобой — нет. Единственное, что разрушает эту стену одиночества, — любовь, детка. Только любовь. Ничто более. Нет, с тобой я не одинок.
Клеопатра. Тогда брось эти письма! И эти мысли. Люби меня. Я не хочу, чтобы ты был одинок!
Цезарь (без улыбки). И третий урок, моя царица…
Клеопатра. Я не хочу больше уроков! С меня довольно твоих печальных истин! Я не ученица, Цезарь, я женщина, и я люблю тебя.
Цезарь (мягко, но настойчиво). … третий урок, царица: власть и любовь несовместимы.
Клеопатра. Почему, Цезарь? Почему?!
Цезарь. Этого не знает никто. Но это — так.
Клеопатра. Но ты ведь сам сказал, что любишь меня!
Цезарь. Да, пока я здесь, с тобой… пока я…
Клеопатра (перебила его). Но ведь вот же — я царица, но я люблю тебя и буду любить всегда! И больше мне ничего не надо!
Цезарь (отбросил в сторону недописанное письмо; крепко и нежно обнял ее). И мне бы не надо!. Мне бы тоже всю жизнь, весь короткий уже мой век быть с тобой, и любить тебя, и знать, что ты любишь!. (Безудержно.) Мне бы до конца дней плыть на этой лодке к истокам, к началам начал, хоть я и знаю — за началом, как и за концом, нет ничего, пустота, хаос… Плыть с тобой, и забыть обо всем, и снова быть юным и беспечным… быть не Цезарем, а Гаем, просто Гаем, твоим беззаботным, влюбленным Гаем, и не прикрывать свою старость лавровым венком императора… Я бы дорого дал за это, я бы отдал все!. (Трезвея.) Но и ты и я знаем, что это невозможно, что это заказано нам и что все скоро кончится…
Клеопатра. Не кончится! Никогда! Потому что я этого не хочу! (Швыряет в воду его восковые таблички с недописанными письмами.) Эти письма, эти вечные твои мысли — ненавижу, ненавижу!
Цезарь (растерялся). Что ты делаешь! Ты сошла с ума! — от этих писем зависит, может быть, будущее мира…
Клеопатра. К черту мир! Все к черту! Мне надоело! Не хочу!. Не хочу, чтобы ты был одинок и печален, даже когда ты со мной! Не хочу!
Цезарь (расхохотался). Так их, эти проклятые письма! Так их! Смелей, детка! Ничего не бойся! Так меня!