Игра в бирюльки

Между тем сообщение о его переводе, после небольшой заминки, пришло-таки из отдела кадров МИДа. Дело в том, что в списке кандидатов на выезд во Францую в родном МИДе имя Кранцева не значилось – у кадровиков были на этот счет свои планы. Но к тому времени бывший посол во Франции, всемогущий товарищ Беловенко, занял пост заведующего зарубежным отделом ЦК, то есть прямого куратора выездных мидовских кадров. И по просьбе Кранцева его дружок Стас Хлебников из секретариата замминистра запросил помощника Беловенко о дальнейшей судьбе своего марсельского дружбана. И надо же, Большой Начальник подтвердил свое решение о переводе Кранцева из Марселя в Париж во имя воссоединения молодой семьи. Говорят, что дружба длится всю жизнь, на самом же деле она замечательно срабатывает в молодости, а потом постепенно выдыхается…

* * *

Посланник Флавицкий принял Кранцева уже почти как родного и сразу же сообщил, что тот определен в группу культуры и будет трудиться на ниве распространения русского языка и отечественного кино во Франции. Потому что сотрудник, который занимался всеми этими вопросами, «должен был срочно вернуться на родину». Одновременно Кранцев узнал, что его семья вскоре прибудет в Париж. В общем, вроде бы можно было облегченно вздохнуть.

– Привет, братан! – первое, что услышал Кранцев в полутемном коридоре служебной зоны посольства. Конечно, этот бодрый голос он сразу узнал. Загорелое лицо яхтсмена, ясный взор, не допускающий сомнений. Жора, он же Георгий Тарасюк, старший товарищ по институту. Когда-то они делили с ним комнату в общежитии, без устали бегали на лыжах, пренебрегали женским обществом как бесполезным и даже вредным для мужской дружбы, так что кое-кто их даже держал за голубых. Жора был стойким борцом за крепкую дружбу между советским и французским народами и за лучшую жизнь в личном плане, т. е. желательно без выезда из Франции. Это была уже его вторая командировка в Париж. Парень из провинции, как и Кранцев, он умудрился еще в институте прочно войти во французскую обойму, в которой доминировали блатные дети высоких лиц. Этому в немалой степени способствовала активная позиция Жоры в партийной организации. Ну и, конечно, помогало его реноме рабочей лошадки и мастера «внутренней дипломатии» – кто-то в посольстве ведь должен был и делом заниматься, а не только шопингом и при этом не раздражать других.

В общем, Кранцев и Тарасюк ощущали некоторое родство душ. В тот же вечер старший товарищ галантно пригласил новичка отведать устриц с белым вином. Сидели в простом пивбаре на Монпарнасе. На зарплату советских дипломатов в Париже особо не разгуляешься, поэтому ограничились дюжиной моллюсков и бутылкой дешевого Сансерра, главное – поболтать о Москве, институте, общем прошлом. Родство душ закрепили, тайком разлив под полой, как водится у русских, четвертинку водки. Разговор пошел легче и откровеннее о радостях жизни в Париже – к чему лицемерить – и о скрытых подводных камнях жизни в совпосольстве.

– То, что французы называют Бункером, – понизив голос, вещал Жора, – на самом деле даже не улей, а осиное гнездо, здесь ухо тебе надо держать востро, блатники недолюбливают рабочих лошадок, мол, карьеристы, а лошадок тошнит от блатников, мол, ловко устроились, паши за них, но главное – за теми и другими следит зоркий глаз «соседей», не дай бог оступиться или ошибиться – в поведении, в выборе «товарищей», в установлении связей с французами. Короче, дремать не надо, а то ужалят. Надо бдеть, бдеть и бдеть, чтобы избежать ловушек. В культурной службе традиционно много «соседей», и последний по времени, Олег Капустин, отправлен на родину без шума по просьбе французов, поэтому сменщика они будут пристально изучать и, возможно, испытывать на прочность.

«В общем, повторяется марсельская история», – грустно подумал Кранцев, вздохнул, но ничего не сказал товарищу.

– В конечном счете бояться французской контрразведки не стоит, – продолжал Тарасюк, – они со временем во всем разберутся, ху есть кто. А вот среди наших найдутся те, кто решит, что безродный Кранцев «не по праву занял их место в Париже».

Короче, выходило так, что парижский пирог не так уж сладок, как казалось издалека. «Ничего, прорвемся!» – решил про себя Артем, поднимая бокал непонятно за кого и рассматривая через плечо собседника «настоящий Париж» за окном.

* * *