Игра в бирюльки

Кранцев даже вздрогнул от столь непатриотичных мыслей, посетивших его в первый день приезда на Запад, и бросил на притихшую Риту ободряющий, несексапильный взгляд. «Мол, не горюй, дивчина, не тужи, в Марселе ведь находимся, блин!» Та, похоже, молчала в основном из-за того, что не верила своей случайной оказии вслушаться в шум прибоя и подышать вольным воздухом в обществе нестарого, симпатичного и, слава тебе господи, неприставучего мужчины, который бескорыстно или из милосердия даровал ей просто так этот короткий и необходимый миг свободы. У моря дышалось так легко и так всего хотелось. В общем-то, новый вице-консул тоже был не совсем во вкусе Риты, в смысле переспать – недостаточно мужественен, да и женат. С женатыми толка не жди, одни хлопоты. Так, бесполезный перепихон, с неизбежным скандалом в тесном и зловредном коллективе генконсульских жен. А ей хотелось просто любоваться морем, в обществе кого угодно, лишь бы тому было разрешено гулять без сопровождения.

Еще через пять минут вице-консул Артем Кранцев надкусил свой первый французский бутерброд – отрез хрустящего длинного батона с маслом и ветчиной, жестом пригласив девушку разделить с ним трапезу, разумеется, за его счет, не жлоб же он какой-то. Хлеб по-французски именовался «багет», а бутерброд – «сандвич», и Кранцеву сначала стало смешно: неужели нельзя было найти своего слова, а потом вспомнил, что по-русски это тоже взято из немецкого. Черт с ним, какая разница, главное – страшно разыгрался аппетит. Сказывались и три стопки Михалыча на жаре, усиливая ощущение буйной радости. Кранцев чувствовал себя неизмеримо богатым с 2000 франков в кармане, законно изъятыми в качестве подъемных в кассе загранслужбы министерства. На эту сумму можно было купить целых 200 бутербродов с ветчиной. Казалось, Марсель заговорщицки подмигивает обалдевшему от счастья молодому советскому дипломату. Но несмотря на съеденный бутерброд, Артем продолжал чувствовать такой голод и такую жажду… жить, что способен был выхлебать до дна плескавшееся у его ног море вместе с рыбами. Кстати, он уже загодя прочитал в справочнике, что для приготовления знаменитой марсельской ухи, буйабеса, используется среди прочих местная рыба по имени «rascasse». Каково?

Рита быстро поглощала свой бутерброд, запивая его и по-детски хлюпая кока-колой, и, проглотив последний кусок, наградила Кранцева неуклюжей улыбкой в знак благодарности. Она по-прежнему ловила себя на том, что выше всех благ и всех бесплатных бутербродов на свете и даже вместо ласк этого малознакомого, приятного мужчины все же предпочла бы просто остаться еще на год на работе в генконсульстве, чтобы дособирать валюту на покупку желанной двухкомнатной квартиры вместо однокомнатной, где они ютились с больной мамой.

Дожевав свой бутерброд, Кранцев жадно вдыхал морской воздух. Но вкус обретенной свободы все же горчил… За несколько дней до предполагаемого отъезда в Марсель их с женой вызвали в ЦК партии, где их встретил маленький человечек, которому полагалось принять у них на хранение партийные билеты и провести разъяснительную беседу «для выезжающих на Запад». Но прежде чем начать разговор, человечек тщательно проверил, уплачены ли взносы за все месяцы, и только потом торжественно объявил, что их шестилетней дочери Аннушке, увы, не придется проследовать с родителями в замечательный город Марсель, потому как, в соответствии с советскими законами, а они для всех равны, девочка обязана начать учебу в первом классе, а это, сами понимаете, дело государственной важности, и поделать здесь ничего невозможно, т. к. при генконсульстве в Марселе нет советской школы. Вот если бы речь шла о Париже, там полномерная средняя школа. На прощание человечек вежливо, но твердо улыбнулся. «Советские законы одинаковы для всех», – на всякий случай еще раз напомнил он. Ну и что же было делать? Отказаться от поездки? Вот уж дудки. В результате от поездки отказалась жена Светлана, которая предпочла остаться с маленькой дочерью. И Кранцев уехал один.

* * *