Игра в бирюльки

Понедельник, первый рабочий день в отделе виз, промелькнул как короткометражный фильм. Снаружи, за решетками консульства, все выглядело таким необычным, манящим и оказалось таким знакомым внутри – от косых, настороженных взглядов сослуживцев, разложенных в прихожей газет, восхваляющих прозорливое и мудрое руководство партии и лично горячо любимого товарища Брежнева, до безликих, замшелых кабинетов и приемной, лишенной всякой индивидуальности. В качестве вице-консула и секретаря генконсульства Кранцев был единственным дипломатом, кроме генконсула, которому вменялось жить на территории созагранучреждения – на случай, если… – наряду с техперсоналом, завхозом, водителем и машинисткой, под присмотром трех постоянных дежурных, отчаянных лентяев, судя по всему, пристроенных в загранку высокими московскими покровителями. Пять других дипломатов имели право жить в городе со своими семьями, чтобы сохранять «свободу действий». Двухкомнатная квартирка на втором этаже флигеля показалась Кранцеву маленькой, убогой, но утешало большое окно с видом на зелено-бежевые холмы, лазурное небо и даже бирюзовый кусочек моря. Служебный автомобиль – видавший виды «Пежо 308» – ему предстояло делить со своим помощником, атташе Сизовым, с виду довольно скользким субъектом.

Сладкий вкус свободы превратился в кисло-сладкий, когда Кранцев узнал, что кроме выдачи виз в его дополнительные обязанности входят вопросы безопасности, т. е. официальные контакты с соответствующими местными службами. «Видимо, никуда от них не деться, ни в какой стране», – с горечью подумал он. Это распределение обязанностей было вызвано брешью, образовавшейся в результате недавней высылки двух славных «дипломатических» сотрудников консульства, прихваченных с поличным в момент деятельности, «несовместимой со статусом дипломата». Очередная провокация французских спецслужб, пояснил генконсул. Но местная пресса разразилась шумным негодованием в адрес «шпионского гнезда», которым отныне именовался симпатичный особняк генконсульства СССР.

Под обстрел, в качестве «резидента КГБ», с расчетом или по ошибке, попал прежде всего сам генконсул Бальян, папаша которого честно партизанил в рядах французских маки во время войны с фашистами, а сам Генрих Ашотович был верным и «чистым» мидовским франкофилом. Несколько лет тому назад французские власти сами предложили открыть генконсульство СССР в Марселе в обмен на открытие французского генконсульства в Ленинграде, но в вольнодумной и свободолюбивой Франции это решение встретило ожесточенный отпор части политической элиты и всего общества, недовольного размещением советского учреждения в «красном» Провансе и в непосредственной близости от полигона родного тактического ядерного оружия – плато Альбион. Однако политические резоны «нерушимой дружбы и сотрудничества» между двумя странами, как всегда, перевесили соображения безопасности, что не помешало мэру Марселя и по совместительству министру внутренних дел социалистического правительства Гюставу Деррену держать совгенкоснульство под бдительным надзором. Короче, Кранцев хоть и понимал, что его подставляют, но возразить начальству, разумеется, не мог.

Его опасения начали незамедлительно подтверждаться, когда через пару дней с визитом к нему явился симпатичный, коренастый и загорелый господин с усиками на манер Эркюля Пуаро.

– Андре Такис, – представился он со вполне дружелюбной улыбкой, – полковник ДСТ (французская контрразведка в те годы), мне поручено курировать ваше генконсульство на предмет обеспечения безопасности, если возникнет такая необходимость…

Усы визитера смешно шевелились, а глаза пронзали Кранцева, пытаясь определить, профессионал перед ним или так, какой-нибудь залетный простачок… КГБ или ГРУ? Если он сам был опытным профессионалом, то ответ мог бы без труда прочитать в потухшем взоре вице-консула, не говоря о всем его печальном образе приговоренного к пожизненному заключению. Кранцеву, конечно, было невдомек, что отнюдь не его унылый вид даст ответ доблестному представителю французских спецслужб, а его последующие стиль жизни и действия на территории страны пребывания. Если бы он знал это, то избежал бы нахлынувшего изнурительного и напрасного страха быть «подозреваемым». Страха, появлявшегося в далеком детстве в темноте, особенно когда с работы долго не приходила мама, и теперь способного отравить все пребывание Темы на уютном с виду Западе.

* * *