Игра в бирюльки

Непрямой начальник Кранцева, Виктор Викторович Прыгин, для своих – Виквик, консул, отвечавший, среди всего прочего, за поддержание высокой бдительности среди сотрудников генконсульства, был худым, высоким мужчиной с выражением на лице вечной мировой скорби или хронической депрессии. Его вежливость была угрожающе убийственной, как бы приглашая сразу сознаться в нехороших тайных помыслах и тем более в планируемых предосудительных действиях. Он обожал подолгу удерживать коллег в своем кабинете на втором этаже, чтобы вести с ними изнурительные беседы о литературе, музыке или живописи, прерываясь время от времени для того, чтобы показать собеседникам свою коллекцию трубок или усладить их слух новыми высокопарными виршами собственного сочинения. Непонятно почему, но этот чистенький и вкрадчивый интеллектуал нагонял на Кранцева неосознанный нутряной страх. Как ожидание некой кары. Особенно когда однажды тот позвал младшего товарища разделить с ним прогулку вдоль набережной моря, в Каннах, и пригласил его там перекусить.

Пристроившись на террасе, они запивали еду белым сухим вином из Кассиса, еще более великолепным на вкус под мягким осенним южным солнцем. Неожиданно к ним присоединился еще один господин, или, как выяснилось, товарищ, старший по возрасту, но весьма харизматичный. Он представился Геннадием Борисовичем, сообщил Кранцеву, что приехал из Парижа на пару дней по делам, и стал мастерски разделываться с устрицами – тщательно соскребал мякоть со стенок раковины, заливал лимонным соком, жадно глотал, заедал черным хлебом с подсоленным маслом и потом уже запивал вином. Кранцеву морские гады были пока в новинку, и он неловко ковырялся в раковине, не решаясь сразу проглотить моллюска целиком, по примеру пожилого гостя. Говорили обо всем и ни о чем – в основном о французской кухне, об омарах, улитках, лягушачьих лапках и, конечно, о вине – какое с чем пить, и Кранцев понимал, что дяденьки подыгрывали ему, не искушенному в прелестях французской жизни. Он односложно отвечал на их вопросы вразброс, а себе все время задавал один и тот же – для чего этим двум благородным господам понадобилось присутствие его скромной персоны. В голове слегка шумело от выпитого, но больше – от пьянящего морского воздуха и солнца, и, конечно, пока ему еще не положено было знать, что должность их нынешнего сотрапезника называется «главный политический советник советского посольства в Париже», что обед – это смотрины, а роль Геннадия Борисовича при этом состоит в том, чтобы решить, способен ли некто Кранцев выполнять более деликатные задания Родины, нежели выдача виз и обзор местных газет. Этот элегантный седовласый и улыбчивый мужчина возглавит список из 47 советских дипломатов, которые будут высланы из Франции ровно через год.

Несмотря на все эти набегавшие темные тучки, бренное существование Артема Кранцева на обетованной земле галлов понемногу приобретало четкие очертания. Между огнем Бочкова и льдом Прыгина, под неусыпным оком полковника Такиса и шумными встречами с друзьями-коммунистами он чувствовал себя все более и более одиноким и заблудшим в марсельском раю. Вот когда остро ощутилось отсутствие меланхолических вздохов жены Светланы и пронзительных криков белобрысой Аннушки. Еще нестарому, но пугливому Теме очень нравилось находиться на юге Франции, но становилось все мучительнее сидеть взаперти в генконсульстве, раздираясь между могучим зовом к свободе, то есть побегу, и необходимостью ежедневного и ежечасного притворства, приспособления к действительности. Но Козерог по знаку и, стало быть, разумный и осторожный, Кранцев четко сознавал, что, совершив побег на Западе, советский дипломат, возможно, избавится от назойливой опеки КГБ, чтобы тут же угодить в лапки, пусть велюровые, других спецслужб, будь то французская ДСТ или еще хуже – ЦРУ, а значит, прощай, желанная свобода. Его предопределенное существование оставляло выбрать только мимикрию. То есть не выпендриваться, вести себя как ни в чем не бывало, наслаждаться видом Старого порта, замка Фаро или замка Иф, маячившего чуть дальше в море, иными словами, продолжать свой бег по пересеченной местности как единственный способ остаться по-настоящему свободным и уцелеть в бурях между Сциллой и Харибдой.

* * *