Игра в бисер

Писатель даёт Игре в бисер, иначе Игре стеклянных бус (оба перевода немецкого Glasperlenspiel, на наш взгляд, имеют право на существование и дополняют друг друга), по видимости точное, а в сущности ничего не определяющее определение: «Игра стеклянных бус есть игра со всеми смыслами и ценностями нашей культуры, мастер играет ими, как в эпоху расцвета живописи художник играл красками своей палитры». Так же неопределённо и загадочно стихотворение Кнехта, посвящённое Игре. В основе этого символа лежит давняя мечта философов и учёных о всеобъемлющей системе, об универсальном языке, способном выразить и сопоставить все открытые «смыслы», весь духовный мир человечества. Игра – это и религия, и философия, и искусство, всё в целом и ничто в частности. Это и символическое обозначение утончённой духовности, прекрасной интеллектуальной деятельности как таковой, поисков абстрактного смысла – квинтэссенции истины. Для писателя Гессе близко также понимание Игры как занятия литературой; во всяком случае, это касается сугубо современных литературных форм, проникнутых интеллектуализмом, недаром один из главных мастеров Игры носит имя Томас фон дер Траве[2] (намёк на Томаса Манна, родившегося в Любеке на реке Траве).

Гессе с видимой достоверностью описывает происхождение этого фантастического занятия. На заре Касталии некий Перро из Кальва – родного города Гессе – использовал на семинарах по теории музыки придуманный им прибор со стеклянными бусинами. В дальнейшем этот прибор был усовершенствован. Скорее всего, он похож на некую электронную машину, где бусины стали кодом, знаками универсального языка, с помощью которого можно без конца сопоставлять различные смыслы и категории.

Около 2200 года Магистром Игры стал мастер Игры, не знающий равных, – Йозеф Кнехт. Кнехт – любимый герой Гессе – прошёл весь тот путь, который проходят касталийцы. Способного мальчика рано отобрали в «элитарную школу». Ему повезло – на самой заре своего развития он встретился и сблизился с Магистром музыки – человеком, воплотившим в себе наиболее привлекательные черты Касталии: равновесие, ясность, упоительную весёлость (сродни «бессмертным» из «Степного волка»). Встреча с Магистром музыки сделала разлуку с прежней жизнью таинством, посвящением. Только смутно, по реакции окружающих, мальчик догадывается, что уход в Касталию, в разреженную атмосферу чистой духовности, – не только возвышение, но и потеря.

Позже, от самого Магистра музыки, Кнехт узнает, что не так уж легко досталась тому пресловутая касталийская ясность. «Истина должна быть пережита, а не преподана», – говорит учитель своему любимому ученику. И далее: «Готовься к битвам, Йозеф Кнехт…»

Путь Кнехта состоит из этапов, изображаемых Гессе как ряд ступеней, уводящих всё выше и выше. Лишь на время герой обретает желанную гармонию, но наступает «пробуждение», и он вновь готов рвать связи, «преступать пределы» и отправляться в дорогу, ибо:

Не может кончиться работа жизни…
Так в путь – и всё отдай за обновленье!

(Из стихов Йозефа Кнехта)

Чем дальше, тем труднее даётся Кнехту переход со ступени на ступень, тем резче ощущает он скрытые диссонансы касталийской действительности. Встреча Кнехта с «мирянином» Плинио Дезиньори, его другом-врагом, их диспут-поединок, о котором Кнехт, по желанию преподавателей, выступает в роли апологета Касталии, дальнейшие соприкосновения с настоящим, реальным миром, – волнуют и тревожат Кнехта. Недаром звучит в его юношеских стихах:

Рассудок, умная игра твоя –
Струенье невещественного света,
Легчайших эльфов пляска, – и на это
Мы променяли тяжесть бытия.

Кнехт с радостью приемлет всё лучшее в Касталии, он поистине наделён даром ученичества и служения, но он интуитивно старается избегнуть касталийской ограниченности. Все его склонности влекут его к Игре, к тому, чтобы стать её величайшим адептом, но герой избирает к ней окольные, затяжные пути, ничего не принимая как данное, желая самостоятельно и критично пройти весь тот путь, что она прошла. Для этого ему приходится углубиться в изучение многих сложных вопросов, и один из этапов этого пути – его пребывание в домике Старшего Брата, в мире «старых китайцев». Старший Врат особенно ярко демонстрирует Кнехту одну из сторон мировоззрения Касталии – добровольное самоограничение, отказ от универсальности и развития ради ограниченного совершенства минувших времён.