Игра в бисер

В конце концов каждый историк волен относить начало и предысторию Игры в бисер к тому времени, к какому ему заблагорассудится. Подобно всем великим идеям, у Игры по сути нет начала, её идея жила вечно. Как идею, как некое предчувствие или желанный идеал мы находим прообраз Игры ещё в древности, например у Пифагора[8], затем на закате античной культуры – в гностических кругах эллинизма[9], не реже у китайцев, ещё позднее – в периоды наивысших подъёмов духовной жизни арабско-мавританского мира, после чего следы её предыстории ведут через схоластику и гуманизм к математическим академиям семнадцатого и восемнадцатого столетий, вплоть до философов романтизма и рун из магических мечтаний Новалиса. В основе всякого движения духа к вожделенной цели – universitas litterarum,[10] в основе всякой платоновской академии[11], всякого общения интеллектуальной элиты, всякой попытки сблизить точные и гуманитарные науки, примирить науку и искусство или же науку и религию, мы видим одну и ту же вечную идею, которая обрела для нас конкретные черты в Игре в бисер. Такие выдающиеся умы, как Абеляр, Лейбниц, Гегель, очевидным образом лелеяли мечту о вмещении духовного универсума в концентрические системы, о слиянии живой красоты духовности и искусства с магией формул, с лаконизмом точных дисциплин. Когда музыка и математика почти одновременно переживали свой классический период, часто можно было видеть дружественное сближение и взаимное обогащение обеих сфер. А за два столетия до этого у Николая Кузанского[12] мы наталкиваемся на мысли, порождённые подобными же стремлениями: «Дух усваивает форму потенциальности, дабы всё измерить в статусе потенциальности, и форму абсолютной необходимости, дабы всё измерить в статусе единства и простоты, как это делает бог; и форму необходимости во взаимосвязи, дабы всё измерить в его самобытности, и наконец усваивает форму детерминированной потенциальности, дабы всё измерить в отношении к его существованию. Однако дух измеряет и символически, через сравнение, как то: пользуясь числом, геометрическими фигурами и ссылаясь на них как на подобия». По нашему убеждению, не одна эта мысль Николая Кузанского перекликается с нашей Игрой в бисер, иначе говоря, соответствует близкому направлению фантазии и проистекает от него; у Кузанца можно найти много подобных созвучий. Его любовь к математике и его умение, даже страсть, при определении теолого-философских понятий прибегать к фигурам и аксиомам геометрии Эвклида как к поясняющим подобиям, кажутся нам весьма близкими умственному строю нашей Игры; порой и его особая латынь (вокабулы её нередко представляют собой его свободное изобретение, и тем не менее ни один латинист не затруднится схватить их смысл) напоминает вольную пластику языка Игры в бисер.

С не меньшим основанием к праотцам Игры следует причислить Альбертуса Секундуса, о чём свидетельствует хотя бы наш эпиграф. Мы полагаем также, хотя и не в состоянии подкрепить это цитатами, что идея Игры владела и теми учёными-композиторами шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого столетий, которые клали в основу своих композиций математические умозрения. В литературах прошлого нередко наталкиваешься на легенды о мудрых и волшебных играх, рождавшихся и живших в кругу учёных, монахов или же при дворе какого-нибудь просвещённого князя, например, особые шахматы, фигуры и поля которых, кроме обычных значений, имели ещё и другое, тайное. Общеизвестны также те сообщения, сказания и саги младенческой поры всех культур, в которых музыке приписывают, помимо её художественного воздействия, магическую власть над душами людей и народов и превращают её в тайную законодательницу или правительницу людей и их государств. Мысль об идеальной, небесной жизни людей под гегемонией музыки играла свою роль от древнего Китая до сказаний греков. С подобным культом музыки («и в пресуществлениях вечных напева тайная власть въяве нас окликает» – Новалис) самым тесным образом связана и Игра в бисер.

Однако, хотя мы и признаём идею Игры вечной и потому жившей и возвещавшей о себе задолго до своего реального осуществления, всё же в известной нам форме она имеет свою определённую историю, о важнейших этапах которой мы и попытаемся теперь вкратце рассказать.