Игра в четыре руки

Программы выступлений по классам надо сдавать в школьный комитет комсомола, который и курирует это мероприятие. Что именно я собираюсь петь, они уточнять не стали, удовлетворились вполне политкорректным названием. Зря, между прочим, узнали бы много нового. И не только они.

— Пап, завтра у нас концерт на двадцать третье. Придешь? Суббота же, на работу не идешь…

— Ну, не знаю. А надо?

— Родителей разрешили пригласить. А я там буду петь.

— Ты? Петь? — Отец заинтригован. — И что именно, не секрет?

— Пока секрет. Есть одна песня, про летчиков-интернационалистов.

— Это про Испанию, что ли?

— Почти. Ты приходи, сам и услышишь.

Мое выступление сразу после трио девчонок из девятого «Б». Песня из «Белорусского вокзала». Что ж, вполне душевно вышло. Софья Игнатьевна, наша историчка, воевавшая на Севере, в морской пехоте, украдкой смахивает слезу.

Моя очередь. Выхожу, сажусь на стул, пристраиваю поудобнее гитару (выпросил у Ритули, своей нет), кладу рядом белый, полусферический, с темным светофильтром пилотский шлем. Его я одолжил для выступления у Жоры — он стоит у него в кабинете, на почетном месте, на шкафу. Дал, хотя и удивился. Сказал, что не хочу портить сюрприз, сам все поймет.

Да-да, Георгий Палыч. Эта песня — для вас. Да, есть и директор-танкист, и Софья, но для них найдется кому и спеть, и прочитать стихи. А для вас — нет. Не знают мои одноклассники о вашей войне, не принято у нас о ней… Так что это будет справедливо.

Отец здесь, стоит возле окна, прислонившись к стене. Поймал мой взгляд, помахал рукой. Спасибо, папочка…

Он смотрит на синее небо,
На крестик со снежным хвостом.
Где жизнь — то ли быль, то ли небыль,
Дорогой вела непростой.
Где солнце светило не часто,
Где часто брало на разрыв.
Где было конкретное счастье —
Колес от бетонки отрыв…

Ага, уловил, понял — выпрямился, вытянулся в струнку на стуле, весь обратившись в слух. Ищу отца — у него глаза на лоб лезут от удивления. То ли еще будет…

Затяжкой откроется память,
Как буквы на старом холсте.
И «Су» засверкает над нами
С арабским орлом на хвосте.
Песка раскаленного ветер
Опалит пустынным огнем,
И прямо сквозь сорокалетье
Он вверх по стремянке шагнет…[15]

Теперь — припев. Жора смотрит мимо меня, только уголок рта подергивается…

Не волнуйтесь, товарищи, это летчик мечтающий,
Мастер неунывающий огневого удара.
Его жизнь лучезарная —
Бирюлево-товарное,
Где квартира шикарная, и «Москвич»,
но не старый…

Может, стоило пропустить, не расчесывать мужику лишний раз нервы? Но — из песни слов не выкинешь.

И будет он словом нерусским
Все ручку стараться дожать,
И сквозь пелену перегрузки
Появится хвост «Миража»,
И в линиях стекол прицела
Чужой задымит силуэт.
Но бой вдруг потребует цену
За этот счастливый билет…

Отец серьезен как никогда. Жорин кулак сжался так, что побелели костяшки. В глазах — расчерченное инверсионными следами и дымными трассами «Сайдвиндеров» небо Синая.

И вздрогнет подстреленной птицей
Пробитый осколками «Су»,
И небо с землей закружится,
Совьется в цветную косу.
И в тряске кабины разбитой
Погаснет последний экран,
И ласково девушка Рита
Ему объяснит, что пора…

Да, товарищ майор, я знаю, что такое «речевой информатор РИ-65Б»[16]. Как и вы, и мой отец. Трое во всем актовом зале.

Что было, то было, ребята.
Что сетовать зря на судьбу?
Пусть ею немного помятый,
Зато обогрет и обут.
И как-то стреляет в коленке,
А с виду мужик ничего,
Поскольку хирурги в «Бурденке»
Зашили на совесть его.
…и синее, звонкое небо,
Где вечно летит самолет…
Купить два кефира и хлеба,
И дочка на ужин зовет…

А председатель школьного комитета комсомола уже насторожилась, приняла охотничью стойку. Не понимаешь? Тебе и не надо. А попробуешь потом вякнуть, я на тебя Жору натравлю!

Вечер в кругу семьи. Отец в восторге: