Игра в Джарт

Ладно. Если тот бессовестный, скверный старик правду сказал, и нити судьбы его уже сплетаются в кровавый узор, он разберется с этим позже. С этим успеется. Сыновья его сыновей родятся нескоро.

Да и родятся ли?

Ведь, похоже, и этой красивой, строптивой лисе дела не было ни до судьбы, ни до нитей, ни – что гораздо хуже – до самого Кочевника.

Глядит свысока. Глаза холодные, злые. Зеленые как виноград.

Ах, до чего красивой она была! Краше города Джидды, краше сестрицы Башалай, краше всего, что он видел на свете.

И что ему делать?

Одолеть ее в бою? Увезти силой?

Но снова не ко времени вспомнил Кочевник, как кричала, плакала сестрица Башалай, когда увозил ее разбойник-меркит. Нет, такой способ сватовства был не по душе ему, не по сердцу. Совсем не по сердцу.

Значит, последовать за ней в далекую страну, навсегда покинув родные края? Эта мысль вонзалась в душу как острый нож, терзала и мучила.

Однако мысль о том, чтобы расстаться с этой красивой, строптивой лисой и вовсе была хуже смерти.

Любовь застала его врасплох, отомкнула золотым ключом непреклонное сердце, смутила и сбила с толку. Лишь одно было ясно: там, в золотой кладовой души, глубоко-глубоко, далеко-далеко, под тяжким камнем стойкости, за семью замками терпения и семью дверями бесстрашия, тихий свет, что вел его неизменно через все невзгоды и беды, без любви навсегда угаснет, исчезнет. И совсем ничего не останется.

Только тьма.

Но что ему делать, если эта красивая, строптивая лиса так и откажется выходить за него? Наотрез? Никогда его не полюбит?

От непосильного бремени мыслей Кочевник вздохнул. Как же донести от сердца к сердцу то, что лишь сердцу и ведомо?

Не сказать, чтобы жизнь его когда была легкой. Но она была простой. Немало горестей претерпел он, немало бед натворил, однако прежде не знал сомнений. Делал, что должно, далеко не заглядывал, ни на кого не оглядывался.

А теперь…

– Все так запуталось, – сказал он, растерянно взглянув на Птицу.

– Раз никогда много не думал, то нечего и начинать, – проворчала она, – Просто скажи ей. Скажи, что у тебя на душе, на сердце.

Тут надо сказать, что Хан-Гароди, рожденная силой огня, чудесная птица, дарующая мудрость, силу и мужество, враг всякого зла и коварства, в своей новой шелковой попонке выглядела до крайности нелепо.

Но вот об этом Кочевник никогда бы ей не сказал.

У него, в конце-то концов, было пять сестер. И он точно знал, о каких вещах следует говорить, а о каких лучше промолчать.

Последнее солнце

Он не знает, – говорит богиня, – что ворота Аида

стоят настежь, и что это его последнее солнце.

Анненский, из Еврипида

1

Солнце поднималось из моря, и первые лучи его, словно бы нарочно, расцветили гребни волн рубиновым, кровавым блеском. Корабль вошел в пролив. Упали паруса, с грохотом побежала якорная цепь. Шлюп, отчаливший от правого борта, приближался к берегу, лавируя между лодок и множества других судов, больших и малых.

У пирса и смотровых площадок толпились стайки любопытных. Для жителей портового города уходить в море было делом обычным. Рыбаки, торговцы и матросы – все они, так или иначе, кормились от его щедрот. Но вернуться каждый раз считалось большой удачей, оттого любой прибывший корабль приветствовали с берега, оставив на время все свои заботы, хоть два-три человека. Однако же корабль, на парусе которого красовалась бычья голова с цветком на лбу, ничуть на рады были видеть в порту Южных Врат.

Его встречали – редчайший случай! – проклятиями и бранью, и беспокойство, вызванное прибытием злосчастного судна, никак не унималось, а, напротив, расползалось по всему порту, и даже городу – как расползается опасная зараза, завезенная из дальних, чужеземных краев.

Из шлюпа выбрались трое. Взгляды их были так же надменны и тяжелы как поступь. Блистающими драконьими крыльями бились от ветра плащи – алый, белый и золотой. Ладони лежали на рукоятях обоюдоострых топоров, висевших у пояса, и намеренно выставленных напоказ. Это можно было счесть как ненужной заносчивостью, так и необходимой предосторожностью, ибо страх, внушаемый повсеместно рыцарями Быка и Чаши, столько же укрощал толпу, сколько и будоражил.

Рыцарям плевали вслед, проклинаемые же рыцари равнодушно зашагали прямиком к трактиру «Лепесток Ветра». Впереди шел мечник в алом плаще. Рослый, светловолосый, он отличался спокойной решимостью движений, свойственной людям, с детства привыкшим противостоять опасности и собственному страху. Два шрама перечеркивали, почти сводили на нет красоту юного лица. Человек несведущий счел бы его предводителем этого маленького отряда, но человек сведущий объяснил бы, что первый удар в битве обычно принимали на себя рыцари низшего ранга – самые молодые и самые никчемные, и это было вполне разумно. Безудержная отвага молодых если не сокрушала, то устрашала врага, а у никчемных появлялась возможность переиграть судьбу, или хоть погибнуть с честью.