Игра в Джарт

Нежное набеленное лицо было как луна. Девять серебряных шпилек в высокой прическе были как лунные лучи. Музыка ее хура была нежной как лунный свет, а маленькие изящные руки порхали по струнам как отблески лунного света. На девице был красный шелковый дэгэл, расшитый цветами и драконами, и широкий пояс. И еще один серебряный шнурок – под самой грудью.

Высоко подпоясанная! – с глупой радостью подумал Кочевник. Сердце пустилось вскачь, как гунан-хэер.

– Сзади, – тихо сказала Птица.

– Знаю. Давай, лети.

– Но как же…

– Давай. Я сам.

Птица прянула в темное небо, а он обернулся, мягко, словно боясь расплескать раньше времени затопившую его ярость.

Он был зол. Ох, как же он был зол!

Рябой Бербезиль, а с ним те трое?

Нет. Шестеро.

Однако же хорошие собаки, овчарки, не считают, сколько волков напало на стадо, а сразу хватают за горло вожака, убивают вожака – и стая в страхе разбегается.

Кочевник взглянул с досадой на рябого Бербезиля – ну, и мешок с навозом! – и тех, что привел он с собой.

Крепкие. Подзаплывшие жирком, а один и вовсе пузатый. Но в уличной драке оно и лучше. Не молодые и не старые. Такие, обычно, ошиваются по кабакам в поисках грязной работы. Он и сам этим промышлял, пока шел домой. Только стоил подороже, да и работа у него была…

Скверная была работа, что и говорить.

Они шли за Кочевником от самого трактира. И почему было не напасть в темном узком переулке? У площади? В доках? Почему надо было тащиться за ним сюда, где сияла красою нежная лунная дева, где искусно ткала она тонкими пальцами тихую музыку ночи?

Не хотел он их здесь убивать.

Бербезиль проследил взглядом за Птицей, и самодовольно сказал:

– Так или иначе, а я свое возьму. И ты свое получишь. Думал, шучу?

Кочевник и думать не думал, шутит ли этот Бербезиль.

Совсем не думал.

Он думал о сестрице Башалай. Вспоминал, как она кричала, когда разбойник-меркит резал их отца.

Он совсем не хотел, чтобы так же кричала пригожая лунная дева. Чтоб бежала, неловко путаясь в шелке одежд, и кричала от страха – перед ним, перерезавшим у нее на глазах этих никчемных баранов, залившим кровью эту тихую, чудную ночь.

Нет, совсем не хотел.

Он снова окинул взглядом тех, что пришли за ним.

Встали кругом, дурачье. Без драки не вырваться, придется бить, убивать. Без криков, без крови не обойдется.

Повесил голову Кочевник, пригорюнился. Не хотел он пугать лунную деву, портить этот прекрасный, тихий вечер, нет, совсем не хотел.

Да, видно, ничего не поделаешь.

Бербезиль, усмехнувшись, занес руку, медленно, наслаждаясь предвкушением легкой расправы, но его тяжелый кулак провалился в пустоту. Кочевник ускользнул, словно тень, отступил, легонько толкнул рябого в спину. Бербезиль покачнулся, запутавшись в собственных ногах, нелепо взмахнул руками, и, по инерции, отвесил оплеуху пузатому.

– Э? – взревел тот, – Ты чего? – и врезал ему в ответ.

– Да не меня, крысеныша этого желтопузого вали!

Кочевник упал на землю, перекатился, дернул одного за щиколотки, другого подсек под колени.

Вот как я сделаю, – подумал, – Уложу их быстро, без крови. Не успеет она испугаться. Внезапный порыв ветра накинул на луну рваное облако, и тотчас мрачные жадные тени окружили городских подонков, словно сама тьма торопилась поглотить их.

Так-то и еще лучше, подумал Кочевник.

Со стороны, верно, казалось, что заморыша избивает ногами пьяная свора.

Сверху, с самого неба, донесся вдруг воинственный клекот, и шелест – во тьме показалось, что тысячи крыл.

Птица, – подумал Кочевник, поднимая голову, – Вот дура. Говорил же…

Но это была не Птица.

Мелькнули длинные шелковые рукава. Причудливая, о двух выступах, деревянная подошва сандалии врезалась в лицо пузатого здоровяка. На белый двупалый носочек брызнула кровь.

Другой ногой девица – лунная дева! – лягнула в грудь рябого, оттолкнулась, локтем, сверху, ударила в незащищенную доспехом шею еще одного. Скрестив руки, отразила неуклюжий чей-то удар, и ловко приземлилась, упираясь в землю пальцами правой руки, и далеко отведя левую.

Очень красивой она была. Совсем не боялась. Кочевник восхищенно вздохнул, засмотрелся на нее, загляделся, глаз не мог от нее отвести.

– Ах, ты… – ошалело пролаял Бербезиль, и потянул из ножен широкий длинный нож.

Кочевник опомнился, поднырнул под лезвие, ударил рябого в правый бок, и снизу – в подбородок. Бербезиль, хоть и был в два раза тяжелее, закинулся назад, и стал падать, как трухлявое дерево. Кочевник уложил еще двоих, почти брезгливо – что за увальни, неумехи! – и резко обернулся, услышав позади тонкий, словно птичий, полный отчаяния, вскрик.

Лунная дева, поднявшись на цыпочки, удерживала за кадык последнего оставшегося на ногах.

– Дзэттай ни… юрррррусссссанай! – шипела она как змея, рычала, как дикий зверь, и глаза ее во тьме гневно сверкали.

Один рукав чудесного ее одеяния, скомканный, валялся на земле. Видно, тот бедолага, промахнувшись, отсек его в драке ножом.

– Не надо, – тихо сказал Кочевник. Слов он не понимал. Но и так все было ясно, – Пусть бежит.