Игра в гейшу. Peek-a-boo

Лешина широкость ощущалась во всем: от восемнадцатилетнего виски Chivas Regal, штучно закрученных сигар Dannemann Artist Line, туалетной воды Prada до высоких лоферов от Salvatore Ferragamo.

Почти сразу после отъезда Леши в такую долгую командировку по Сибири она решила пойти к нему и навести порядок. Тем более что ключ от квартиры Леша доверительно, и при этом как бы между прочим, вручил ей, улыбнувшись своими красивыми губами.

– Живи и жди меня. Только очень жди.

Начитанность и общекультурная осведомленность Леши была неожиданна и приятна для Астаховой. При этом он никогда по-пижонски не выставлял это на обозрение. Он знал то, о чем говорил, читал то, что называл, и ценил в прочитанном то, что возбуждалось в нем новизной отношений и ситуаций, талантливо вымышленной авторами реальности.

– Вообще, Машенька, – сказал однажды Леша, – мне нравятся сильные переживания, они лучше всего очищают душу от сложного. После них остаются только предельно простые вещи... Голод, страх, холод, боль, усталость. А еще какое-то бессознательное понимание, что все в жизни просто и страшно. От того все мечты и желания упрощаются. До тепла, сна, еды, безопасности, своей крыши над головой – и все. А что еще? – Леша помолчал и вдруг как-то не стыкуемо с только что произнесенным добавил: – Я не люблю, Маша, сильно открытых пространств. И это – без комментариев.

Протирая от пыли книжные полки с такими привычно знакомыми Машке фамилиями: Гессе, Оруэлл, Вулф, Фриш, Хемингуэй, Селинджер, Апдайк, Камю, Кафка, Джойс, Набоков и etc., она на самой нижней нашла альбом с заметно потертой и грязновато-захватанной обложкой.

Машка, не задумываясь, машинально, не ощущая в себе ничего похожего на любопытство к неведомой жизни другого, раскрыла альбом.

С первой же страницы его на Машку очень внимательно посмотрели из-под надвинутых до самых бровей, выцветших от пота бандан четыре глаза: Лешины и... и... и... – Машка мучительно вспоминала, у кого она видела такие, и вспомнила – у личного охранника Иркиного Олега – Мишки.

Олигарх пригласил Ирку с подругами на двадцать второй этаж в Sky Lounge, в несусветно дурацком здании Президиума Академии наук на Ленинском проспекте. Здесь на открытой веранде в паузе между безликим цыпленком с соусом «Кимчи» и еще не поданным десертом Машка с бокалом новозеландского шардоне подошла к ограждению, чтобы отсюда с высоты посмотреть на Москву.

Михаил, посланный к ней глазами Олега, как-то неслышно возник рядом.

– Клево, правда? – вежливо спросил он. – Я – Мишка.

И Машка, не так уж часто употребляющая сленг, ответила предельно простодушно:

– Клево, если честно. Я – Машка.

Они рассмеялись. При этом Машка заметила, Мишкины глаза не смеялись. Смеялись рот, губы, щеки. Но не глаза. В их голубизне, за зрачками, скрывалась выжидательная внимательность.

А сейчас вот такие же глаза смотрели на нее с фотографии. Машка машинально провела ладонью по лицам Леши и Мишки. Приблизилась к ним и, вбирая в себя все-все, до мелочей: заношенный камуфляж, застиранные треугольники тельняшек, отсутствие пуговиц на карманных клапанах, небритость прожаренных солнцем, осунувшихся щек, кисти рук в беспальцевых перчатках, стволы оружия, сжимаемые пальцами правых рук с ободранными, но чистыми ногтями, – догадалась, как-то по-самочьи, интуитивно разгадала смысл Лешкиных слов: – Я не люблю открытых пространств...

Мишкины пальцы держались за ствол стечкинского пистолета-пулемета, а Лешины – за глушитель снайперской винтовки.

«Леша – снайпер, – сказало что-то в Машиной голове, и добавило: – Он умеет стрелять в людей».

Глава 14

Когда Ярославе Петелиной понадобились для работы над новым романом нюансы и подробности снайперского мастерства, она, поразмыслив, обратилась к Мишке, к которому почему-то, вот уже черт его знает почему, испытывала еще и никак не осознанную, периферийно-отдаленную, но тем не менее по-бабски настороженную заинтересованность.

Когда он, широкоплечий, высокий, затягивался в костюм от Brioni из тончайшего, с отблеском, темного вельвета, не застегивая на две верхние пуговицы белую рубашку от Gucci и так далее, Ярослава, каким бы ни был по многолюдности очередной прием, как бы кожей ощущала Мишкину близость.

Он был – телохранитель. И в этом неоднозначном слове Ярослава сначала как пишущий человек, а затем и как женщина чуяла странный и притягивающий смысл.

К тому же Водорезов успешно исполнил ее сугубо-личную просьбу, рассказав про постельные подвиги Олега с Иркой. И если что-то обеспокоило ее в этом известии, так это наличие у Ирки ребенка. Сонечки. К ней, по рассказам Мишки, Олег задышал очень неравнодушно. Поэтому Олегово превентивное блядство было изначально простительно ему, а вот душевное притяжение к чужому, очень маленькому человечку, опасным. У Петелиной детей быть не могло. Давнишний-давнишний аборт навсегда перечеркнул эту возможность.

Она безжалостно спросила у Мишки, почему он согласился постукивать на шефа, и получила на это не менее безжалостный ответ:

– Вы «Смерть коммивояжера» смотрели?

– Конечно, – хмыкнула Ярослава.