Игра в ящик

Как не хотел Борис по возвращении домой, в Южносибирск, идти на службу в мамашин всеми немочами, изнеможением и полной неспособностью на что-нибудь так и дышавший уже одним своим названием ВостНИИМОГР! Как неизбежному противился, но где бы он был теперь, погнавшись за синицей двухсот пятидесяти рублей в отделе экспортной техники объединения Южносибирскуголь? Все там же, в родном городе, на берегах широкой и полноводной реки Томи, а не сугубо картографической артерии, безводной, мнимой, несуществующей, но правильно к сетке меридианов привязанной реки Миляжки. Никто бы так просто не отпустил Бориса Катца с переднего двухсотпятидесятирублевого края битвы за освоение фондов развития и плана внедрения передовой техники зарубежных производителей туда, в мир иллюзии, мечты, надежды, на зов научного руководителя. А тут своя рука хозяйка. Неделя всего лишь томительного ожидания, и вести с дачи. Есть согласие.

Боря ликовал. Лев Нахамович Вайс, казалось, тоже.

– Ну жду, жду. Очень хорошо.

И это было самым изумительным. Непостижимым. Расстались всего лишь полгода тому назад, можно сказать не прощаясь, без чайных церемоний, как принято у носителей Бориного основного языка, английского, адью, и вдруг в вечерний час, как ветер, обрывающий провода и лозунги между майскими праздниками, собачьей мордой ткнувшийся в кухонную фрамугу и сбросивший на пол растение в горшке, звонок домой.

– Борис Аркадьевич? А это Лев Нахамович. Как поживаете? Что-то никаких от вас известий. Надеюсь, на работе ставить крест не собираетесь? Бросать на полдороге...

Да, Боря намекал, прощаясь, мямлил, де, есть возможность, в принципе, вернуться, если, кончено, если, допустим... Повторял слова, брошенные А. П. Загребиным в приступе подлинного и всеобъемлющего добродушия, столь свойственного директору ВостНИИМОГР на переправе от двухсот к тремстам под черные груздочки на веранде. Но так никак на это прореагировал свинцовый Вайс, один холеным ноготком другой идеально полукруглый полируя, что Боря чуть не лишился самой возможности, шанса, уже дома, в отчаянии и безнадежности, едва не уломав семью, законную и не вполне, устроить его на стороне. У чужих денежных людей с туманной перспективой командировок в Польскую Народную Республику. Но, слава богу, суров и несгибаем был Афанасий Петрович в служебные нарзанные часы, между первой бутылкой с законсервированным в ней рыбьим дыханьем и второй. Не захотел звонить и унижаться перед бывшим замом. Не уступил. Руки ему за это целовать и ноги мыть самыми дорогими аптечными «Ессентуками» номер семнадцать.

Все получилось. И утренним рейсом одиннадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят четвертого младший научный сотрудник ВостНИИМОГР Борис Катц вернулся в зону снабжения по первой категории. На три месяца, с двумя полноразмерными, как юбилейный сервелат, по тридцать одному дню в каждом. Июлем и августом.

Одетый самыми лучшими московскими комиссионками в вельвет и замшу ванька-встанька Л. Н. Вайс встретил Борька с радушною улыбкой. Руку пожал.

– Не будем терять время, – сказал, какой-то специальной нездешним перламутром отсвечивающей бархоткой с фестончиками и фирменной надписью в углу протирая невидимый и невесомый хрусталь линз. – Я думаю, вам, Борис, следует объединить усилия с Олегом Росляковым. У Олега Анатольевича слишком много абстрактных формул, переизбыток математики, у вас же другая крайность – переизбыток несистематизированных и необсчитанных конкретных схем...

Идея очень понравилась Борьку. Из всех сотрудников Льва Нахамовича именно Олег Росляков, несмотря на все его танкистские замашки, благоприобретенные за пару послеинститутских лет во время красноармейских панцерангрифов в Забайкалье, на командирский подбородок с судетской, штабной ямочкой и нежную привязанность к фельдфебельским вонючим сигаретам без фильтра «Прима», казался Б. Катцу самым симпатичным. Да, просто человеком, и именно в прямой связи с расчетами, с абстрактной цифрою и буквой.

Дважды или трижды за время своего аспирантства Борис имел возможность наблюдать, как Олег вписывает формулы в отчет. Заполняет морскими коньками интегралов и водорослями квадратных корней широкие пробелы между машинописными абзацами на отстоявшихся страницах с широкими полями, еще не съеденными переплетом. По-детски, шепча, тихонько повторяя про себя и вслух имена любимцев. Почти что напевая:

– Фи, дельта, тау, эпсилон о два минус о три...

Так и сам Боря в согретом радугой отрочестве в дни капитального весеннего переустройства аквариума все уменьшительные, ласковые суффиксы перебирал, выпуская из литровых огуречных банок в свежую зелень одну за одной своих коллекционных барбусов и гурами.

– Пузанчик, мокрогубыш, суетилочка...

Ах, как чудесно. Повезло. Олежка Росляков не будет больше что-то неразборчивое сам для себя шептать, а скажет вслух все нужные слова, введет Бориса наконец-то в такой недружелюбный спартанский мир всех этих македонских – фи, дельта, тау, эпсилон... Он скажет вертлявой цыпе ню: