Игра в ящик

Но в тот же день связаться с Валентиновым не удалось. Его не было дома, когда, оступаясь, оборачиваясь и как-то при этом боком умудряясь кланяться консьержке, Сукин входил в свой подъезд.

– Не вернулись, – дважды затем отвечал денщик Иван по телефону. Последний раз без четверти полночь.

А утром в половине десятого Валентинов сам разбудил тетю нетерпеливым и настойчивым звонком. Француженка-горничная внесла телефонный аппарат в тетину спальню на вытянутой руке, словно сию минуту пойманную крысу.

– Месье, мадам. Вас. Очень срочно и неотложно.

– Бонжур, ма шер, – неизвестно отчего и Валентинов начал разговор на французом, но, будто по игривости характера невольно сфальшививший тенор, тут же откашлявшись, заговорил по-русски вполне деловым тоном: – Давно вас жду, мадам. Давно слежу за вашим приближением.

И это не было неправдой или нелепым преувеличением. Валентинов действительно давно и очень внимательно следил за жизнью той женщины, известность и карьеру которой он сам невольно предопределил, купив ей некогда широким беззаботным жестом билет первого класса на поезд Белград – Берлин.

В вагоне балканского экспресса тетя Сукина познакомилась со Всеволодом Петровым, русским фабрикантом всемирно известных финских шпротных и прочих рыбных консервов «Рофф». Трагически овдовевший зимой двенадцатого Петров без памяти влюбился в загадочную рыжеволосую женщину с неповторимыми зелеными глазами, которая вначале, как южный быстрый сон, привиделась ему в тумане длинного перрона, чтобы затем озерной нимфой обосноваться и хозяйничать в полярной синеве чистых зеркал соседнего купе. О свадьбе весной четырнадцатого писали многие газеты, и Валентинов хорошо помнил, как за столиком венецианского кафе беззлобно, движимый обыкновенной инерцией дневной рутины, пририсовал невесте усы, а жениху очки и бороду мягким грифелем карандаша «Хартман» – тем самым, которым все утро чирикал подходящие для его труппы объявления о сдаче номеров внаем. Во время войны Петров очень ловко, не меняя торговой марки, переключился на мясную тушенку и совсем уже баснословно разбогател, но не этот очередной и вполне заурядный поворот в судьбе делового человека сделал хозяина заводов «Рофф» героем множества злых передовиц и ядовитых фельетонов.

В самую людоедскую пору русской гражданской сумятицы Всеволод Петров публично объявил себя давним поклонником большевиков и громогласно признался, что именно его шпротными деньгами был оплачен транзит печально известного вагона с запечатанными в нем главными монстрами грядущего мятежа. Во время гражданской Всеволод Петров открыто появлялся в Москве и Петрограде, получал огромные заказы и немыслимые в мирное время концеcсии, ввозил в страну оружие под видом шведских паровых машин, а вывозил, как утверждали знающие люди, присвоенные комиссарами меха, картины, золото и даже мебель.

Казалось, что после военной победы нового русского режима подобные неоценимые и своевременные услуги откроют перед Петровым совершенно уж бессовестные горизонты фантастического обогащения на полностью освобожденных от любых возможных конкурентов пространствах России, но судьбе было вольно распорядиться по-другому. За неделю до финского рождества тысяча девятьсот двадцатого Всеволод Петров исчез. По давно заведенной традиции он отбыл вечерним поездом Хельсинки – Лахти, но утром, вопреки обыкновению, в своем озерном особняке, где его напрасно ждали жена и целая компания празднично настроенных друзей, не появился. Никаких следов фабриканта-большевика не смогли найти ни дотошная финская полиция, ни целая свора пронырливых репортеров. По этому поводу известный русский насмешник Виталий Витальченко желчно предположил в парижских «Днях», что прохвоста-коммерсанта в канун бесовских коляд живым к себе забрал в коммунистическую Преисподню советский Антихрист, в свою очередь невероятным образом бежавший из лап ЧеКа отчаянный террорист и богоборец Савва Николков клялся Христом-богом в стамбульских «Вестях недели», что лично видел изрядно помятого и обреченного Петрова в коридоре лубянской следственной тюрьмы.