Долгая подземная поездка от «Ждановской» к кинотеатру «Звездный» с пересадкой на «Кузмосту» ничего не добавила в то море лимонада и крем-соды, тот океан облегчения и счастья, который наконец принял всю без остатка аспирантку Мелехину. Но и не отняла, хотя вся состояла из досадных эпизодов. У эскалаторов на «Площади Ногина» какому-то человеку в серой болоньевой куртке милиция крутила руки, и Ленка, стоявшая у поездной, долго не закрывавшейся двери слышала, как серый зло со слюной кричал, чтобы его пустили наверх, потому что он всю жизнь здесь, на Покровке, жил и живет, и никакого паспорта ванькам, которых понагнали из рязаней, показывать не станет.
На «Проспекте Маркса» Ленке самой предложили продемонстрировать прописку, когда она попыталась подняться на минутку в кулинарию гостиницы «Москва». Прописка у девушки была неправильная, подмосковная, да и сам документ с нужной страничкой остался дома, в общаге, поэтому честная Ленка, вместо синего ясного штампа решила продемонстрировать открытое, чистое сердце.
– Да я на минутку, товарищи, – пообещала она экскалаторному патрулю. – Я только за тортиком в кулинарию. За «Прагой». Две минутки.
– Кончилась «Прага». Всю съели, – с улыбкой, но прохода и пути не освобождая, сообщил ей весьма любезный командир наряда в чине капитана.
Поразительно, что и на улице Коштоянца, куда Ленка в конце концов добралась, в квартире сотрудников нью-йоркского подразделения организации, несущей разумное, доброе, вечное, у нее первым делом спросили паспорт. Но, к счастью, не для проверки, а чтобы с ужасом воскликнуть:
– Ты одурела, девушка, в такой день – и шляться по ночной Москве без ксивы, да еще с такой здоровой сумкой. Заметут, останешься без шубы, это минимум, а то и еще чего попросят...
В общем, Оксана недолго уговаривала кузину Лену остаться у нее ночевать. Девушки сладко потрепались, дегустируя на кухне «Черного доктора». Все обсудили и рано улеглись спать. Оксана в маленькой комнатке давно уже самостоятельно живущей хозяйской дочери, а Ленка на диване во второй, проходной, от пола до потолка уставленной разнокалиберными книжными корешками. И хотя было понятно, что рано утром, собираясь в универ, Оксана и Ленку обязательно поднимет, одну не оставит, выгонит, но аспирантке не спалось. Огромный, безбрежный город светился за окном двенадцатого этажа. Море таинственных, удивительной жизнью живущих огней, всегда праздничных и что-то неведомое, но немыслимо прекрасно сулящих. Все было там, за стеклом, и трудно было оторваться от фантастического, всеобъемлющего зрелища, но и нырнув в частное, персональное сорокасвечовое, Ленка немедленно не потушила настенный, книзу цветочком приколоченный тюльпанчик. Взгляд девушки, присевшей было на пледом застеленный диван, скользнул по ближайшему ряду книжной полки и замер. Чудесное стекло и здесь, уже на расстоянье гоголевского носа, продолжало манить и поражать. «К. Ропоткин» – прочла Ленка. Не может быть, рука сама потянулась к томику: тряпичный пожульканый корешок, картонная с белой ватной основой на углах обложка и титульный лист. «Угря». Издательство «Молодая гвардия», Москва, 1949.
УГРЯ I
Всякая мать предпишет
сие чтение своей дочери.
Пчелкина избили!.. Вы слышите?.. Избили Николая Николаевича. Алюминиевой трубкой от пылесоса прошлись по голове и ушам знаменитого художника, лауреата, члена-корреспондента Академии художеств и пр., и пр., и пр...
Но нет, не шумели об этом на улицах и площадях Москвы, не шептали в троллейбусах и метро, не судачили в кабинетах учреждений, в салонах и гостиных частных квартир. И даже немногие художники знали, что домработница Пчелкина Мария Игнатьевна отходила его не веником, как это она обычно делала, а решительно поучила сменной частью бытового электроприбора. Дело в том, что Николай Николаевич Пчелкин отличался чрезвычайной скрытностью. А еще он был очень умным и несомненно талантливым человеком. И как таковой наш живописец отлично знал, в чем состоит великий смысл народного внушения. Да и любой московский школьник, которых, по неофициальным данным, насчитывается, включая и приезжих, миллион 247 тысяч, в курсе того, что без постоянных притеснений со стороны своего повара и экономки даже великий Репин не смог бы написать самую народную из всех своих картин – «Мишка косолапый», и уж тем более Римский-Корсаков никогда бы не поднялся до патриотической увертюры «1812», если бы крестьяне не сожгли его усадьбу Мелехово.