Игра в имитацию (СИ)

Энид сделала выбор — и Уэнсдэй вовсе не намеревалась её отговаривать.

Свой собственный выбор Аддамс тоже сделала.

И хотя уязвлённое самолюбие отчаянно противилось такому решению и буквально вопило на задворках сознания, что расследование необходимо продолжить, она решительно отнесла на помойку магнитную доску с материалами дела и безжалостно стёрла с флешки всю информацию о пропавших девушках. Она была вынуждена признать, что проклятый фальшивый профессор прав — сравнять с землёй блестящее будущее в угоду собственным амбициям было бы слишком неразумно.

После той напряжённой конфронтации в доме матери Торпа они больше не разговаривали.

И даже не виделись — Уэнсдэй перевелась в группу к профессору Уимс.

Вот только клишированный принцип а-ля «с глаз долой — из мыслей вон» сработал не слишком хорошо. В те редкие минуты, когда она не нагружала себя подготовкой к семинарам или творческим процессом, Аддамс неизбежно возвращалась к воспоминаниям о Торпе.

В грудной клетке болезненно жгло от осознания, что он задел её самолюбие так сильно, как никому не удавалось прежде.

Буквально разнёс в пух и прах.

Фиаско. Туше. Шах и мат.

Но со всем присущим упрямством Уэнсдэй гнала прочь непрошеные мысли, регулярно напоминая себе об изначальной цели поступления в Гарвард. Когда у неё на руках будет диплом университета Лиги Плюща, издателям волей-неволей придётся пересмотреть своё решение о том, что её романы не подходят для публикации.

Элитарные снобы в идеально отглаженных пиджачках, сидящие в вылизанном до блеска офисе Харпер Коллинз, больше не смогут небрежно от неё отмахнуться.

Аддамс непременно заставит их считаться с её мнением — так или иначе. И потому она с удвоенным усердием взгрызалась в гранит науки, раз за разом получая высшие баллы на всех семинарах и контрольных. Теперь, когда она свернула расследование о серийном маньяке, свободного времени было предостаточно.

Так пролетел целый месяц, и совершенно незаметно наступила вторая четверть октября.

Рано утром Уэнсдэй просыпается от назойливой трели будильника — на часах всего лишь половина седьмого, но на прошлой неделе профессор Ласлоу нагрузил своих студентов необходимостью написать реферат по семиотике. Не меньше пятнадцати страниц мелким шрифтом и с узкими полями.

Чёрт бы побрал его невыносимую дотошность.

Отбросив в сторону чёрное одеяло, Аддамс садится на постели и опускает босые ноги на холодный пол, безуспешно пытаясь разлепить осоловевшие глаза. Вчера она допоздна засиделась за печатной машинкой — и теперь искренне убеждена, что ранние подъёмы впору причислить к восьмому кругу Ада.

Но деваться некуда.

Наспех приняв ледяной бодрящий душ, Уэнсдэй без особого энтузиазма бредёт к шкафу и выуживает оттуда узкие чёрные джинсы и свитер крупной вязки с высоким горлом. Собирает водопад густых смоляных локонов в высокий гладкий хвост, отточенными до автоматизма движениями рисует короткие стрелки, наносит на губы тёмно-бордовую помаду и промокает излишки бумажной салфеткой. Отходит на пару шагов назад, критически осматривая собственное отражение в напольном зеркале — удовлетворившись результатом, набрасывает на одно плечо лямку кожаного рюкзака и покидает комнату.

На улице накрапывает мелкий осенний дождь, а небо наглухо затянуто низкими свинцовыми тучами. Пожалуй, стоило было надеть сверху пальто, но в любом случае ненастная погода ей по душе — и Аддамс замедляет шаг, с упоением вдыхая густой аромат мокрого асфальта и прелых листьев. Сегодня вместо первой пары у неё окно, но в последнее время Уэнсдэй редко готовится к занятиям в своей комнате, предпочитая выбираться в библиотеку или занимать столик в дальнем углу кафетерия.

Несмотря на ранний час, кампус университета наводнён людьми. Студенты снуют туда-сюда по вымощенным камнем дорожкам, прикрывая головы учебниками. Уборщик в канареечном дождевике недовольно бурчит что-то себе под нос, сгребая в кучу ворох опавших листьев.

Гарварду определённо идёт осень — величественные здания из красного кирпича в окружении пожелтевших аккуратно стриженных кустов выглядят поистине великолепно.

Прежде Аддамс мало обращала внимание на университетскую архитектуру, будучи полностью поглощённой расследованием. Но теперь невольно испытывала восхищение перед этим историческим местом, что взрастило в своих стенах Теодора Рузвельта и Джона Кеннеди.

Добравшись до студенческого кафетерия, она занимает любимый столик в самом дальнем углу и делает стандартный заказ из тройной порции эспрессо и овсянки — но к еде практически не притрагивается, довольствуясь пищей для ума. Вокруг как всегда шумно и полно народу. Монотонный гул толпы неприятно давит на мозг, но оставаться в полном одиночестве в пустой комнате ей почему-то неприятно. За последние годы Уэнсдэй слишком привыкла к постоянному присутствию взбалмошной соседки — и вынужденное одиночество больше не кажется таким заманчивым. Какой ужасающий кошмар.