Игра в имитацию

Дорога из желтого кирпича разделялась надвое и не было ни единого знака, намека на то, какой из поворотов истинный, а какой — ложный. Впрочем, неопределенность в жизни Алана Тьюринга, колебание между двумя путями, наиболее сильно поражает не в отношении социального класса, или профессионального положения, пола, но колебаниями между ролями «взрослого» и «ребенка». Некоторых это отталкивало, кто-то считал, что такое поведение придает известное очарование. Конечно, в какой-то мере слово «ребяческий» люди часто используют, чтобы объяснить собственное удивление от встречи с человеком, который, в самом деле, говорит то, что думает, ничего не приукрашивая и не скрывая. Кроме того, в поведении Тьюринга присутствовали присущие только ему странности, которые стали особенно заметны на исходе его четвертого десятка в Манчестере. Крепко сложенный мужчина с манерами и движениями «школьника», или «мальчишки», Алан также смущал стремительными сменами настроения: напористость вдруг сменяется наивностью, затем огонь молчаливой ярости и вот уже он излучает искреннее добродушие. Лин Нейман сравнивала его со ртутью, отчасти в связи с занятиями бегом. Двойственность проявлялась на нескольких уровнях: в интеллектуальной сфере в его отказе опираться на заработанную репутацию и переходе в совершенно новую область работы к сорока годам. Само собой, и в чувственной сфере, частично в виде реакции на положение гомосексуалистов в целом, когда роли ищущего и искомого менялись гораздо проще, чем в гетеросексуальных взаимоотношениях. Алан не мог оставаться на месте, он всегда должен был пребывать в движении. Эти факторы, в самом деле, могли вносить свой вклад в напряженность (но и в незамутненное наслаждение жизнью, недоступное другим), которая росла с возрастом. Помимо сказанного, мальчишеские качества Алана Тьюринга отражали и основной вопрос его бытия: он не хотел «становиться совершеннолетним» в двадцать один год и также закрывал глаза на свой возраст в сорок два. Он никогда не стремился принимать зрелость, что впрочем, не означает, что Алан избегал ответственности. Он оказался на противоположном фон Нейману полюсе, хотя их мысли имели так много общего. Руководитель комитетов, консультант всех военных организаций США, внесший особый вклад в создание водородной бомбы и межконтинентальной баллистической ракеты, в 1954 году фон Нейман был человеком мира, и это он был главным в приютившей его стране, а вовсе не страна довлела над его жизнью. Алан Тьюринг, выходец и самоуверенного класса руководителей, напротив, навязывал свои идеи другим только лишь в том случае, если иначе произошла бы катастрофическая глупость и растрата ресурсов. С лета 1933 года — середины его жизни — до самого 1954 в нем бушевал глубинный конфликт между невинностью и опытом.

Современник Тьюринга Бенджамин Бриттен, который воздержался от участия и пошел иным путем, публично развил эту тему после 1945 года. Алан Тьюринг не оставил после себя практически ничего, кроме этих страниц короткого рассказа, страниц, которые, однако, вместили проницательные размышления о жизни. Описывая, как ведет молодого человека в ресторан, он так обрисовал эту сцену:

«… Наверху Алек снимал пальто. Под ним неизменно оказывалась старая спортивная куртка и плохо выглаженные шерстяные брюки. Он не утруждался костюмом, предпочитая «униформу студента последнего курса» — так он видел свой возраст. Одежда помогала ему верить, что он по-прежнему остается привлекательным юношей. Эта задержка в развитии сквозила и в работе. Любой мужчина, в котором не виделся потенциальный сексуальный партнер, расценивался как замена отцу, которому Алек должен [не читается] продемонстрировать интеллектуальную мощь. «Униформа студента» не произвела заметного эффекта на Рона. В любом случае, его внимание приковал ресторан и происходящее здесь. Обычно он стеснялся подобных ситуаций, либо от того, что был один, либо от того, что ведет себя как-то не так…»