Игра в кино

Хмуро поглядывая на них, примечая интимность в их интонациях и взглядах, Гурьянов сидел у стены на топчане, зудил электробритвой, брился. Рядом две девчонки – активистки клуба – переобули унтята на туфельки и ушли в зал танцевать.

– Ну, Федя! – нетерпеливо сказала Алена, притвистовывая у проигрывателя.

– Сейчас, припаяю, и все, – отвечал Фенька. – Ты поговори с человеком, земляк же твой. Митя, она из Лихобор, землячка тебе.

– Ну? – удивился Гурьянов.

– Правда, – улыбнулась Алена. У нее были распахнутые голубенькие глазки и распевный вятский говор. – Мы у вас в заповеднике елки всегда рубили, правда, на Новый год.

– А чего – в Лихоборах ельника нет?

– А у вас красивей, – улыбнулась она. – Боялись ужасно.

– А что тебя сюда занесло?

Алена нахмурилась.

– По набору. А что это вы сразу на ты?

Распахнулась дверь, в комнату влетела раскрасневшаяся от танцев продавщица Полина.

– Привет! – сказала она всем и попросила Алену: – Аленка, нашу поставь и пошли!

– Познакомься, Поля, – церемонно сказала Алена, кивнув на Гурьянова. – Это Федин друг, они служили вместе.

– А мы знакомы уже. Здрасти. Ну, Аленка, ну, быстро!

– Что ты завелась? – строго выговорила ей Алена.

– Ну и завелась. Что – нельзя? Меня вон опять сегодня Степан Прокофьевич сватал, он видел. Вот выйду я замуж к черту! Пошли! – И за руку утащила Аленку в зал.

Гурьянов вопросительно глянул на Феньку.

– Сестры они, сводные, – ответил тот. И пояснил: – Ну, отец у них общий, бакенщик в Лихоборах.

– А муж ее где?

– Чей?

– Ну этой, Полины.

– Ах, Полин. – Фенька отвечал односложно, паяя что-то в магнитофоне. – Бросил он ее. С местной аптекаршей в Сургут смылся. Полгода, наверно. А что?

– Ничего.

– Интересуешься?

– Чем?

– «Чем»! Полиной.

– Еще чего! Это ты интересуешься. Сестрой.

Фенька молчал, сосредоточенно паял что-то.

– Я ж вижу, – сказал Гурьянов. – У тебя тут на бензовозе сколько в месяц идет?

– Двести пятьдесят.

– И все?

– Ну, еще премиальные.

– Не-ет, тогда тебе надо к нам переходить, на участок.

Фенька молчал.

– Слышь? Я те дело говорю. – Гурьянов сунул свою бритву в небольшой фибровый чемоданчик, задвинул под топчан. – Мы отсюда с деньгами должны уехать, как договорились.

– Ну ладно те! – легко как бы отмахнулся Фенька и встал. – Пошли. Они там свою «коронку» дают, наверно.

– Чего дают?

– Танцуют.

В зале вся публика кольцом окружила пятачок, где Поля и Алена «выдавали» шейк. Они танцевали азартно, самозабвенно, и был в танце Полины словно бы вызов всему свету и вместе с тем – забвение всего света. Аленка танцевала с лукавинкой, форся легкостью своей фигурки, ладным аэрофлотским своим костюмчиком, а Поля будто отводила душу, будто жила в эти мгновения где-то внутри себя и только это чувствовала – руки свои, плечи, молодые ноги в капрончике.

– Во дают! – слышал Гурьянов рядом с собой.

– Да, такую бы! Жми, Полина!

Фенька глядел на свою Аленку, а Митя… Он видел блестящие Полины глаза, летящие в танце волосы…

Неожиданно она глянула на него – коротко, почти вскользь, но все же на какой-то миг ее глаза выделили Гурьянова из всех остальных и – обожгли.

Он сидел в кабине своей полуторки прямо напротив входа в клуб. Как в засаде. Ждал. Из клуба выходили люди, держа под мышкой завернутые в газету туфли, зябко ежились и торопливо расходились парами. Холодно было – минус сорок. От дыхания на ресницах тут же образовывалась опушка из инея.

А в кабине у Мити – ничего, тепло, мотор включен, и печка работает. На панели управления белозубо смеется переводная красотка с голыми плечами и распущенными светлыми волосами, но Митя на нее не глядит – протер запотевшее стекло и опять неотрывно смотрит на дверь клуба.

Наконец они вышли – Фенька, Алена, Полина и этот ее «жених» Степан Прокофьевич. Тоже зябко подняли воротники полушубков.

Гурьянов, прищурясь, решительно дал газ, выкатил из засады свою полуторку к тротуару, предложил с напускной лихостью:

– Братцы, сыпьте в кабину! – И распахнул дверцу кабины. – Быстрей! А то тепло выстудите! Алена!

– Ой! Вот спасибо! – Алена обрадованно нырнула в кабину, Полина тоже. И только теперь спохватились, что больше в кабине никто не поместится. Алена сказала: – Ой! А как же?..

– А женихи пешком пробегут. – Перегнувшись через колени Аленки и Полины, Митя достал дверцу кабины, усмехнулся Феньке: – Пока.

– Может, нам в кузов? – сказал Фенька.

– Вы там дуба дадите, ты что! Довезу я их целыми, не бойся. – И захлопнул дверцу, дал газ.

Несколько оторопевшие Фенька и Степан Прокофьевич остались стоять на заледенелом деревянном тротуаре, а Алена сказала в кабине:

– Ой, не гоните так, темно же.

Гурьянов уже и сам понял, что теперь, когда главное он выиграл, можно и не гнать машину. Он сбавил газ, искоса посмотрел на Аленку и Полину. Обе сидели напряженные от неловкости ситуации, от только что случившегося небольшого предательства. И чтобы снять эту неловкость, Гурьянов расхохотался. Он вел машину и хохотал, словно вся эта история была смешней анекдота, и даже – сквозь смех – показывал им в лицах, как это все произошло.

– А Фенька!.. – И он вытягивал лицо, показывая, как оторопел Фенька. – Ха!