Игра в кино (сборник)

В вольере — сильный пес с хорошо развитым массивным костяком и с зонарно-серым волчьим окрасом. В отличие от других собак он молча ходил по эллипсу, косил в сторону Гурьянова и майора злобным взглядом.

— Красив сукин сын, а? — повернулся майор к Гурьянову.

Гурьянов неспешно прошел вдоль забора, свернул за угол, и пес остановился, настороженно следя за ним, пригибая морду к земле, а когда дошел Гурьянов до следующего угла — пес молча, одним прыжком бросился на ограду в его сторону. Аж забор закачался.

Гурьянов вернулся к майору.

— Войдешь? — спросил майор.

— Войти-то не штука, — задумчиво ответил Гурьянов и вновь повторил свою прогулку, и снова, едва дошел он до угла вольера, пес молча и яростно кинулся в его сторону.

Не спуская глаз с собаки, Гурьянов сказал:

— Челушкин, лопату.

Солдат козырнул ему, словно офицеру, и убежал за лопатой, а майор потянулся к кобуре, но Гурьянов с усмешкой остановил:

— Не надо.

— Смотри, покусает.

— Сроду не было. — Гурьянов взял у вернувшегося солдата лопату, сильным броском перебросил ее через изгородь в вольер, в тот угол, который с такой настойчивостью охранял пес. Второй рукой уже открыл засов на двери, шагнул в вольер.

Пес растерянно метнулся между брякнувшей лопатой и вошедшим Гурьяновым. Выбрал Гурьянова, присел для прыжка, но в ту самую долю секунды, когда тело собаки должно было взмыть в воздух, Гурьянов издал тихий, странный для нашего слуха звук — нечто вроде томного воя. Пес разом осел к земле, Гурьянов подошел к нему, дал обнюхать себя.

— Все? — спросил он, когда пес равнодушно отошел в сторону. — Будь здоров.

— Талант! — восхищенно сказал майор солдату.

Гурьянов поднял лопату и принялся копать в углу. Мягкая земля легко поддавалась лезвию. Тремя ударами Гурьянов выкопал старую, полуистлевшую куклу с целлулоидной головой.

— Дети у его хозяев были? — спросил он у солдата.

— Пацан с ним был на базаре, а больше не знаю.

— Вот и научили игрушки стеречь. — Гурьянов бросил солдату куклу. — Возьми на память.

У солдата суровая служба-а!
Как нужна ему девичья дружба-а!..

Вечером, с армейской прилежностью впечатывая подошвы сапог в гаревый песок дорожки военгородка, рота «салажат»-новобранцев шла из столовой в казарму. Вел роту младший сержант Гурьянов, молодые солдаты старались дай Бог — аж песок под ногами крошился, и запевала тоже старался, что называется, от души.

А в сотне метров от расположенного на морском берегу военгородка, на полузатопленной в море барже, прохлаждались «старички». Лежа на нагретой за день палубе, они глядели на близкий и все же такой далекий пока от их солдатской жизни противоположный курортный берег бухты. Там ярко светились корпуса санаториев, там вспыхивала неоновая реклама, суетились огоньки автомашин, с танцверанд доносилась джазовая музыка, а от пристани морвокзала отходил многопалубный, сияющий иллюминацией туристический лайнер.

Ефрейтор Фенька Бурков, дружок и земляк Мити Гурьянова, лежа на палубе баржи, крестиком зачеркнул в карманном календарике очередную клетку. Майор, удивший рыбу с борта баржи, заглянул ему через плечо, усмехнулся.

— Четыре дня служить осталось, — сказал Фенька. — Ох, дорвусь я до гражданки, ой!

В отличие от своего друга, вышагивавшего сейчас с ротой вдоль берега, был Фенька худ, как схлестанный веник, лицо круглое, мальчишеское.

— Ждете, значит? — сказал ему майор. — Думаете, у вас жизнь только тогда и начнется?

— А то нет! — сказал Фенька, глядя на противоположный курортный берег. — Вот я не я буду, но через год мы с Гурьяновым приедем сюда и я — лично! — буду иметь в виду все черноморское побережье! Вот гад буду!

— Это ж на какие шиши? — поинтересовался кто-то из ребят.

— А мы путевки взяли, на Север. Там за месяц пятьсот рублей — запросто!

— Рота-а!.. — приказал на берегу Гурьянов. — Стой, ать-два!

Рота замерла. Только легкая пыль дымилась от ботинок.

— На море — равняйсь! — Гурьянов не спеша прошелся вдоль застывших рядов. Строй перед ним стоял молодой, восемнадцатилетний, новенькие, не застиранные еще гимнастерки топорщились и пузырились из-под ремней, и ребята, старательно выпятив грудь и чуть не сворачивая шеи, держали равнение на море.

— Вятский? — спросил Гурьянов у запевалы.

— Так точно, тва-гва-сержант! — с такой громкостью грянул парень, что Гурьянов невольно отпрянул.

— Тихо ты! Ну, горло!.. Ладно, земеля, хорошо спели. А за здоровую песню — вольно, сымай портки!

Под громкоголосое солдатское «ура!» полетели на землю гимнастерки и брюки, и в теплые морские волны сигали литые солдатские тела, и прожектор, которым баловались на вышке постовые, шаря лучом по волнам, слепил глаза и высвечивал озорной ор и дурашливую — в воде — потасовку.

Выбравшись по якорной цепи на баржу и отряхнувшись от воды, Гурьянов лег на палубу рядом с Фенькой, растянулся раскованно.

— Мить, — сказал Фенька, глядя на отходивший от причала туристический лайнер. — Давай домой не поедем, а? Как приказ выйдет — сразу на Север. Чего мне к тетке ехать?