Игра в кино (сборник)

Навстречу самоходной барже плыли заливные вятские луга, а за ними видели Гурьянов и Фенька Бурков порыжевшие осенние леса, распаханный под зябь суглинок, высокие скирды, уложенные туго, хозяйски, так, что никакой ветер не страшен. По противоположному высокому левому берегу шел участок лесоповала, и громадные корабельные сосны знаменитого Лихоборского сосновника были прорежены просеками, и по воде далеко — и вверх и вниз от дебаркадера с выгоревшей вывеской «ЛИХОБОРЫ» — тянулись связанные в плоты бревна. А по пологому правому берегу пылило колхозное стадо, и где-то поодаль ворчал трактор.

И все это тихое дыхание усталой земли, от души поработавшей за лето, и покойное течение Вятки-реки, и даже пацан, кативший на велосипеде по улице очередной прибрежной деревушки, — он ехал, продев ногу в велосипедную раму, — все было добрым и родным до ломоты в зубах.

— Богато живете? — Рулевой поглядел на Гурьянова.

— Живем… Правей возьми, вон заповедник, видишь?

— Только ты недолго дома-то, — сказал Гурьянову Фенька, глядя на приближающийся берег.

— Нет, я быстро. — Гурьянов широким броском кинул на берег свой вещмешок и затем: — Эх-ма! — Ловкое тело мелькнуло в воздухе и удачно коснулось ногами земли.

Рядом была тропа, убегающая в лес, и седой деревянный столбик со щитом:

ЗАПОВЕДНИК БАТИНСКОГО ЛЕСХОЗА.

ОХОТА ЗАПРЕЩЕНА.

— В неделю обернешься? — спросил с баржи Фенька.

— Ага, — сказал Гурьянов, поднимая вещмешок. — Без меня не езжай, понял?

Баржа зашумела двигателем, отошла.

Тропа вывела к небольшому озеру. На противоположном высоком берегу стояли два дома, и один из них был гурьяновский. От воды к тем домам вела крутая деревянная лестница.

Гурьянов на лодке подгреб прямо к ней, торопливо привязал веревку к ступеньке и, стуча сапогами, взбежал наверх. Перевел дыхание, оправил гимнастерку и все же не удержался — бегом кинулся к родной калитке.

Калитка оказалась запертой. Гурьянов свободно перекинул руку поверх нее, открыл щеколду, пробежал к крыльцу. Но вместо радостной встречи с отцом и матерью ждал его замок на двери. Он пошарил за наличником, но ключа нет и там, и Гурьянов совсем растерялся.

Дворик их был пуст, чисто подметена земля, нетронутая следами домашней скотины, дверцы хлева закрыты перекладиной.

У Гурьянова совсем опустилось сердце.

Но тут из хлева послышался душный вздох, Митя рванулся туда, скинул перекладину, распахнул дверь.

— Манька!

Старая корова дремлет в углу, и, видно, сны ей снились печальные — оттого вздыхала. Отгороженные от коровы, стоят в хлеву корзины с огурцами, бочки солений, старые зимние санки.

Гурьянов горестно сел рядом с коровой.

— Где ж наши-то, Манька? Да подожди…

Манька узнала его и теперь тычется мордой в грудь, трется рогом о погон. А Гурьянов помял ее вымя, убедился, что доена она, и, успокоившись, взял из корзины огурец, надкусил.

В открытую дверь хлева увидел соседский двор и старика Недайбога — тот вынес из дома мокрое бельишко, принялся развешивать его на заборе. Гурьянов подошел к нему. Манька, как растроганный теленок, подалась следом.

— Митя-ай!.. Приехал! — тонким бабьим голосом протянул старик и, не распрямляя старческой сутулости и развешивая свои портки, продолжил: — Мать-то твоя базаровать уехала, а я не дай бог, чтоб ей не докучать, сам себе постирал. Зачем ей, не дай бог, мое-то стирать? А она не дает…

— А сеструха где ж, Анька? — перебил его Гурьянов.

— Чего? — недослышал старик.

— Я говорю, Анька где, сестра? — почти в ухо крикнул ему Гурьянов.

— Отец-то? — спросил старик. — В лесе, не дай бог, где ж ему еще быть-то? Бобров кормит. Он теперь и за меня лесник, и за себя, чай, егерь.

— Тьфу ты! — огорчился Гурьянов и крикнул старику что есть мочи: — Я тя про сестру спрашиваю, про сестру!

— Маньку я подоил, я… — согласился старик. — А про сестру-то слыхал свою, не дай бог? В город ее увезли, замуж вышла. На Маковее жених приезжал, тогда и проводили. Ничо жених, токо Анька ваша повыше его, а он ростом пониже, пониже.

— А поесть нечего? — снова крикнул Гурьянов. — Поесть?

— А кто его знает, в какой город. Мать, поди, знает. А ты бы это… ты бы мать встрел на тракте, молодой, чай, здоровый.

— Ладно, — вздохнул Митя. — Встречу.

И уже собрался отойти от старика, но за спиной Манька стояла, наткнулся на нее. А старик сказал все тем же бабьим голосом:

— Дак куда ж собрался? Поешь сначала.

На тракте у бензоколонок заправочной станции толпились дюжие грузовики и элегантные легковушки.

Гурьянов сидел в стеклянном павильоне, именуемом ресторан «Дорожный», — здесь, помимо борщей, гуляшей и компота, торгуют пивом и спиртным. Посетителей много, но шофера и проезжий люд подолгу не засиживаются.

Отхлебывая пиво из кружки, Гурьянов сквозь стеклянную стенку павильона поглядывал на шоссе. Там, рядом с заправочной, стоял бетонный столбик с козырьком — остановка автобуса.