Игра в кино (сборник)

— А теперь последняя и самая главная судьбоносная женщина. Но прежде чем я назову ее, я хочу признаться честно, как на духу: я человек слабый, в Америке я сломался. Да, я прошел неплохую, как мне казалось, закалку в Советской Армии и в моей бездомной московской жизни. Я пробивал цензуру в журналистике и в кино. Я сделал пару фильмов, которые не стыдно смотреть и сегодня. Я в сорок лет уехал из России в свою вторую жизнь и начал все сначала — без языка, без денег и без всякого блата. И меня — безъязыкого — издали в двадцати странах, мои книги выдержали на Западе больше ста изданий, а кое-какие даже стали бестселлерами. Но жизнь полосата, и у каждого бывают свои срывы. Пять лет назад судьба достала и меня — я пошел, как говорят американцы, down. Семья разрушилась, издатели разбежались, литературный агент от меня отказался — я был в депрессии такой тяжелой, что не только не писал два года, но и вообще задумывал совершить главную глупость. Я заболел, постарел, опустился… Короче — что говорить? Джек Яблоков, на кладбищах которого всегда есть место для эмигрантов, уже готовился оказать мне свое гостеприимство. И тут случилось чудо, которое редко, но все-таки бывает. И произошло оно так. Глядя из-за облаков на этого идиота, который сначала так темпераментно цеплялся за жизнь и с остервенением еврейского упрямца прорывался в кино и литературу, а теперь с тем же остервенением отталкивает от себя эту жизнь, — я думаю, что мама моя там, наверху, поняла: удержать этого осла от последнего рокового шага не сможет в Америке никто! И она отправилась в Россию, облетела ее всю и буквально силой и чудом выбросила оттуда в Америку самую красивую и самую русскую русскую женщину, какую не смог ни выдумать, ни найти ее сын за все годы своей огромной жизни. Эта женщина стала моей возлюбленной и женой, и она вынула, то есть буквально за вот эти ослиные уши вытащила меня из депрессии, и я снова сел за машинку и стал писать, издаваться, летать и ездить. Друзья мои, мой творческий вечер заканчивается, но он мог бы и не состояться, если бы не эта юная и красивая женщина — моя любимая жена Юля. Девочки, внесите!..

«Девочки» внесли два букета цветов и вручили их моей жене, которая, конечно, плыла от удовольствия, но втихую показывала мне кулак.

Тут на сцену вышел Юлий Гусман, а радио объявило «железным голосом» диспетчера Шереметьево-2:

— Заканчивается посадка в самолет, отбывающий рейсом 220 Москва — Вена! Пассажира Эдуарда Тополя просят срочно пройти на посадку. Па-авторяю…

Я направился за сцену, но дорогу мне заступила группа артистов из театра «Ромэн».

— Не уезжай ты, наш голубчик! — пели они.

Мне кажется, мой скромный творческий вечер все-таки удался.

А жизнь?

Жизнь мы еще не доиграли.

Любовь с первого взгляда Литературный сценарий

…А был он молод, он был непристойно молод — пятнадцать с половиной лет. И поэтому он еще гонял в футбол с мальчишками нашей улицы. Я помню ее и вижу — нашу Бондарную улицу, этот раскаленный асфальт узкой мостовой и каменный коридор приплюснутых друг к другу домов с плоскими крышами, залитыми киром — смесью битума и асфальта.

Днем здесь — душное пекло, жар источают и дома, и мостовая, а кир, расплавившись на солнце, стекает по водосточным трубам, как густой черный мед. В руках у кирщиков длинные стальные мешалки-ковши, а сами они измазаны копотью и похожи на сталеваров, и горький дым из котла плывет по улице и никуда не уплывает, поскольку ветра нет и уплыть дыму некуда, разве что в открытые окна квартир и в балконные двери.

В квартирах дым оседает копотью на белые скатерти и покрывала, на лаваш и мацони, которым с утра до ночи пичкают многочисленных грудных и негрудных детей нашей улицы. И когда чернеют белые тюлевые занавески и копоть вместе с изюмом плавает в манной каше или в черную крапинку рябит только что выстиранное и вывешенное для сушки белье — шумней шумного становится на нашей и без того не тихой улице. Разъяренные старухи, давно опустившие чадру с лица на плечи, перегнувшись через перила балконов, осыпают проклятиями флегматичных кирщиков и заодно с ними мальчишек, гоняющих в футбол. Только в южных городах, пестрых от многоязыковой смеси, можно услышать такие красивые и звучные проклятия, расцвеченные, как палас, ругательствами всех закавказских языков плюс великий и могучий язык старшего северного брата. О, эти проклятия — воистину гремучая смесь!

Однако ни кирщики, ни мальчишки не обращают на ругань никакого внимания. Кирщики молча варят асфальт, а мальчишки шумно играют в футбол, не замечая ни бранящихся старух, ни прохожих и вылавливая свой мяч чуть ли не из-под колес машин, изредка проезжающих по нашей улице.