Игра в кино (сборник)

— Дорогие друзья! Поступить во ВГИК и даже окончить его — это еще не значит прорваться в кино. Как я уже сказал, я прожил в Москве тринадцать лет без прописки, но последние пять или шесть не в счет — у меня уже были деньги, я мог жить в болшевском Доме творчества. А самыми трудными были первые годы, когда я целыми днями ходил по студийным коридорам «Мосфильма» и студии Горького со своими сценариями, а вечером по пожарной лестнице проникал во вгиковское общежитие и искал по комнатам свободную койку, чтобы переночевать. Или спал на вокзалах — слава Богу, их в Москве девять, можно было менять каждую ночь, чтобы дежурные по вокзалам милиционеры не запомнили твою физиономию. Так что летом и даже осенью еще можно было перебиться ради высокого нашего киноискусства. Но московскую зиму не одолели ни французы, ни немцы, что уж говорить о бакинском парнишке? К тому же зимой во вгиковской общаге были заняты все койки, в них ночевали даже попарно, то есть с девушками, приглашенными (для согрева, конечно) со стороны соседней ВДНХ и парка «Сокольники». А на вокзалах собирались все бездомные, алкаши и проститутки со всех пригородных электричек — Петушки, Раменки, Мытищи, Шатура, Кунцево и т. д., и там шла борьба уже не за то, чтобы прилечь на скамейку, а присесть рядом с ней. И вот тогда, когда московские морозы должны были окончательно выморозить меня из Москвы и кино, на моем горизонте возникла еще одна судьбоносная женщина — Инесса Семеновна Брудник. Мы даже не были как следует знакомы, просто она услышала от кого-то о том, что я живу на вокзалах, подошла ко мне и сказала: «Слушайте, если вам правда негде жить, можете пожить у нас. Конечно, у меня не хоромы, а только комната и кухня, но в комнате я живу с мужем и сыном, а вам мы поставим на кухне раскладушку. И поживите, пока устроитесь…» Дорогие друзья! Скажу вам как на духу: я пользовался гостеприимством этой семьи с типично бакинской щедростью — я прожил у них два года! Инесса, золотая моя…

Семидесятилетняя Инесса Брудник тяжело поднялась в первом ряду под овацию зала. Я сказал:

— Золотая моя, милая! Я не могу вернуть тебе мужа и сына, которых трагически унесла от тебя эта жизнь. Я даже не могу вернуть тебе ничего от той щедрости души, которой так богат был твой дом в самое трудное для меня время. Ту простую раскладушку, то тепло в московские зимы и те завтраки и обеды в самое голодное для меня время не оплатить ничем. Но когда тебе будет одиноко или холодно, пожалуйста, открой мои книги. Девушки, внесите…

И снова — под музыку и овацию зала — Люба и Дуся Германовы понесли через сцену цветы и книги. И честное слово — это было красиво, это был второй гол, который я отыграл у судьбы за провал моего второго фильма в этом же зале в 1972 году.

— Внимание! — сказал я, когда зал осел и утих. — Сейчас самая трудная часть: автор будет читать свои произведения. Испугались? И правильно сделали. Потому что вот, на ваших глазах, автор достает «из широких штанин» свою новую рукопись, она называется «Любовь с первого взгляда», или еще точней: «Любовь с первого взгляда за сорок рублей Феликса Миронера»…

И я прочел со сцены третью главу этой книги — не всю, конечно, а те страницы, где описана горящая от жары Москва 1972 года, нищая и голая комната над магазином «Динамо» на улице Горького, четырнадцать ночей полуголодной работы над сценарием «Любовь с первого взгляда», бурный роман с девушкой по имени Вета и телефонный звонок с «Ленфильма» от еще одной судьбоносной женщины — Фрижетты Гургеновны Гукасян, которая сказала: «Эдуард, нам нравится ваш сценарий…» Эта фраза открыла мне двери на «Ленфильм» и в «высший свет» драматургии — в Первое объединение «Ленфильма», которое вела эта легендарная Жанна д’Арк советского кинематографа. И которой достались потом все шишки и выговоры за мои два запрещенных фильма — за «Ошибки юности» и «Любовь с первого взгляда».

А когда отшумели аплодисменты в честь Фрижи Гукасян, я продолжил: