— Отпустите ее, — с нажимом повторил Жозеф. — Иначе все жертвы Софи пойдут прахом.
Далекий-далекий голос из трубки:
— Пожалуйста, могла бы я поговорить с ней сама?
Он знаком подозвал Сабин; глядел, как напряженно она слушает гудки в трубке; видел ее испуганное лицо, когда на том конце ответили.
Он понял, что очень скучает по дому. И хочет свою чашку эспрессо с желтой пенкой. И даже не против выйти с утра на работу — в маленькое незаметное бюро недалеко от Отель-де-Вилль. Главное, чтоб забастовка кончилась...
— Я говорила с ней, — пробормотала Сабин. — С тетей Верочкой... И она сказала, чтоб я уезжала... как можно скорее. Пока не поздно. И чтоб... И чтоб я ни о чем не сожалела.
Она поежилась:
— Как же здесь... холодно.
Жозеф оглядывался по сторонам, ничего не узнавая; те нити, что соединяли его с городом, будто разом оборвались. Потемнело — кажется, погасли и без того нечастые фонари.
— Слышите? — вдруг сказала девушка. — Слышите, музыка?
Недалеко кто-то играл на гитаре.
— Быстрее, — скомандовал Жозеф, но Сабин сама уже направилась на звуки песни. Настоящий город вывалился из небытия им навстречу, полоснул по глазам огнями.
— Мы уж думали, вы там совсем застряли, — сказал Линдир. Они стояли у памятника Пушкину — очень странному, полуголому. — Какая-то дрянь с городом творится в последнее время.
— Это уже не первый раз так, — шепотом, каким рассказывают страшилки, говорила Артано.
— Город реагирует. Все эти разговоры о величии Отечества, весь этот надсадный патриотизм... Помните, что было, когда Сталин созывал домой эмигрантов?
— Эй, там маршрутка пришла! Надо попробовать уехать! Вам же в аэропорт?
— В аэропорт...
— А вещи из гостиницы забирать не надо? — спросил кто-то из эльфов.
И Жозеф едва не засмеялся, вспомнив, что его багаж так и не прилетел.
— Нет, — сказал он. — У меня здесь ничего не осталось.
Осенний дождь начался неожиданно. С неба падали крупные капли, почти неестественные посреди жары, задержавшейся с августа, шелестели по асфальту сухо, как листья. Капли неприятно клеились к лицу, к одежде, но не увлажняли горячий воздух. Но наконец в небе что-то прорвало, подул ветер; рекламные щиты дрогнули и поплыли, становясь похожими на витражи.
Старший инспектор Управления охраны речи сложил зонтик и нырнул в приоткрытую дверь участка. В предбаннике его обдало густым сигаретным дымом. Из дыма раздался голос:
— Дантес, рапорт по «делу о запятых» когда сдашь?
— Сейчас, сейчас, — пробормотал он, пробираясь в коридор. Как оказалось, его уже ждали. Заглянув в кабинет, Дантес увидел у стола пригорюнившуюся старушку. День, начинающийся со старушки, вряд ли мог оказаться удачным. С другой стороны, серьезных дел у таких не бывает. Наверняка невестка переписала по-своему рецепт борща, и «теперь мы все отравимся». Или мальчишки намалевали неприличное на стене, а оно возьми и материализуйся...
— Ой, товарищ корректор, у меня горе! — взвыла бабка, стоило Дантесу появиться на пороге. — Горе, я прямо вся не могу! Сыночек мой пропал!
— Простите меня, гражданка...
— Нестерова. Наина Ивановна...