Игра в классики на незнакомых планетах

Бежали, пока им дорогу не перегородили. Сперва думали, отстреляются; потом стрелять стало не из чего. Наталка вдруг схватилась за живот и села на землю, растерянно так. А Василю пулей выбило глаз; так и смотрел из кустов, пол-лица в крови, а застывший целый глаз таращится…

Наталку Стась нес по лесу, стараясь, чтоб тяжесть приходилась на здоровое плечо. Недолго пришлось нести. А командир еще жаловался, что их мало. Накаркал…

– Что ж вы, – сказал хозяин с досадой, – пока вас не упокоят, сами не успокоитесь? Как лихорадка всех охватила, ей-богу.

– А как же, – беспомощно сказал Стась. – А что же…

Было что-то очень неправильное в этом доме, в том, как ловко они отгородились от войны. И манеры их… «Настоящие баре, – с неприязнью сказала Наталка за его плечом. – Пережитки прошлого».

Не хотел он об этом думать. Слишком устал.

В комнате – холодная затхлость, пахло пылью и старой слежавшейся тканью. Но Стась так устал, что видел только кровать; навалил на себя одеяла и шкуры и упал в сон, как в яму. Ему снилась Охота, скелеты в рваной немецкой форме, кричащие вслед на лающем языке. Потом снилась Ирена, и так хорошо, что Стась удивился, зачем проснулся. Спокойствие вокруг было прежнее, нерушимое, такое, что казалось неестественным. В конце концов он сполз с кровати, с трудом открыл один ставень. Нужно было собираться, что-то решать, уходить. Не хватало еще навлечь беду на девчонку со стариком. А Стась стоял, как зачарованный, и глядел в окно. Ни луны, ни звезд. Под окнами с трудом угадывался сад, дальше – неясный силуэт старинных ворот. И за воротами – то ли бесконечная пустошь, то ли опустившееся под грузом темноты небо, придавившее землю раз и навсегда. Да и будь светлее, Стась вряд ли узнал бы здешние места. Наверное, откуда ни взгляни сейчас на Беларусь, она будет такой же: застывшей в непроглядной ночи, покрытой траурным черным небом.

В комнату сунулся кто-то незнакомый, немолодой и чуть сгорбленный.

– А, так пан не спит. Хозяева теперь ужинать будут. Пан спустится или мне сюда принести?

– Что ж вы, посреди ночи ужинаете?

– Так не поздно. Вы, пан, считайте, два часа всего проспали…

Человек принес и одежду. Чуть пожелтевший батист, темный бархат. Стась попытался пошевелить рукой, вздохнул и попросил помочь ему одеться.

В столовой, где ждали его Ирена с хозяином, было пусто и гулко; низко свисала с потолка старинная люстра, точно такая, как в бабкином доме. Но о бабке Стась тут же забыл: он смотрел на то, что было на столе, – а старик смотрел на него. Стась сказал неловко, смутившись этого жалеющего взгляда:

– Простите. Из-за ранения я совсем приличия потерял. Разрешите представиться. Меня зовут Станислав Немиро, я… студент художественного училища.

Вышло даже изящно – вот бабка была бы довольна, почему-то подумалось Стасю.

– На ваши художества мы тут насмотрелись, – желчно сказал хозяин. – Меня зовут Ян Дашкевич, а это моя невестка, Ирена… да вы уже, кажется, знаете. Пусть вас не удивляет такое странное сожительство. Мой сын, видите ли, решил, что в борьбе за нашу и вашу свободу без него уж никак не обойтись. А мы вот теперь сидим здесь и ждем, пока пан революционер соизволит вернуться. Ирене скучно, разумеется. Но я полагаю, что тут сейчас спокойнее, чем в Варшаве… – Последнее было явно сказано не для Стася.

– Да, – подтвердил он, – в Варшаве сейчас нехорошо.

– Что же вы? Садитесь к столу, прошу…

Дашкевич произнес короткую молитву – и опять нахлынуло ощущение неправильности. Невероятности. Но губы у Стася, от Господа совсем отвыкшего, будто против его воли стали повторять за стариком. Потом начали есть. Стась заставлял себя – усилием воли, в которое и сам бы не поверил, – не хватать руками горячую картошку, не рвать оголтело зубами хлеб, не набрасываться зверем на жареное мясо в тарелке. Не у Ирены на глазах.

– Надеюсь, вы простите меня за скромное угощение, – проговорил Дашкевич. – В последнее время мы готовим лишь то, что самим же удается настрелять. Однако, кажется, земля эта в последнее время пользуется такой дурной репутацией, что и дичь ее бежит…

Ирена вдруг выпалила:

– А чи пан, пшес пшепадку, зна Михала Дашкевича?

– Да откуда же пану Немиро знать, Иренка, – покачал головой старик. – Михась поехал в Белосток, а наш гость идет…

– Из Витебска, – сказал Стась и вспомнил бесконечный путь по хмурым лесам. Не надо было им идти, затаились бы и сидели в штабе.

– Эка вас занесло, – без выражения сказал Дашкевич.

Ирена опустила голову; светлые пряди упали на лицо. Было в ее облике что-то настолько прекрасное и настолько горестное – даже смотреть больно.

– Я не знаю, окажется ли мое прибежище для вас надежным, – говорил Дашкевич, промокнув губы салфеткой. – Ваши… охотники ночью бродить не станут, но могут вернуться днем. А у меня уже не столько сил, чтобы самому показать им, где границы моих земель.

– Я пойду, – сказал Стась, хотя сейчас ему казалось немыслимым – покинуть эту столовую, этот дом, оторвать взгляд от Ирены. – Сейчас, только…