Игра в Любовь и Смерть

Лоб Флоры запылал. Рассерженная тем, что так легко попалась в ловушку, она похрустела пальцами и покрутила руками в наручниках, не зная, что дальше предпринять. Внезапно она вспомнила мамины перчатки, вместе со шляпой Генри оставшиеся лежать на столе. Черт. Без перчаток ее руки казались неприлично голыми. Перчатки не только скрывали цвет ее кожи и давали возможность появляться на публике пристойно одетой. Они имели другое, более важное значение. Флора попыталась убедить себя, что это просто перчатки, что тепла маминых рук в них уже давно нет. Флора, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие, откинулась на спинку сидения.

— Конечно, однажды вернемся, — ответила она.

Покосившись на Генри, она пожалела, что позволила горечи просочиться в голос.

— Флора, не прекращай верить, — взмолился Генри.

Они прибыли в участок. Уоллес вывел из машины сначала Генри, затем Флору. Они миновали стайку голодных детей, что шатались около участка.

— Ну-ка, кыш отсюда, — велел Уоллес. Детишки разлетелись кто куда, словно сухие листья.

— Мне бы хотелось воспользоваться правом на звонок, — сказал Генри.

— Всему свое время. — Уоллес отвел Флору в камеру и расстегнул наручники. Кровоток начал восстанавливаться, запястья заныли. Дверь захлопнулась. Камера была маленькой, темной и грязной, с дыркой для туалета в полу и продавленной койкой.

Укладываясь на тонкий матрас, Флора поняла, что ей никто не предложил кому-то позвонить. Не то чтобы это имело значение. Бабушка мертва. Шерман на другом конце штата закупает спиртное у своего недорогого поставщика и не вернется до самого вечера, да и все равно ни у него, ни у других музыкантов нет телефонов. За ней некому прийти.

Глава 38

Сначала бабушка. Теперь вот это. Больше всего на свете Флора хотела уснуть, на время забыть всю скорбь мира, но сон не шел. В камере было сыро и плохо пахло — полная противоположность небесам. Где-то в сумраке жужжала муха. Флоре не хотелось думать, что та ест. Она попыталась представить себя в самолете, оставляющей прежнюю жизнь позади, но ничего не получилось. Она прислонилась к шершавой влажной стене и попробовала отрешиться.

И тут до нее донесся голос Генри. Он пел. Прежде ей никогда не приходило в голову, что он тоже умеет петь. Его голос как будто был создан для ее ушей. Флора подвинулась ближе к решетке, чтобы слышать лучше.

Песня была незнакомой, но Флоре она тут же показалась родной, как собственная кожа.  

Ты — на небе луна,
Я — морская волна.
Меня тянет к тебе,
Где бы ты ни была.
Небеса против нас
И хотят разлучить.
Расстоянье меж нами
Может сердце разбить.
Но однажды твой свет
Обожжет мою кожу.
И однажды волна
Вглубь затянет тебя.
И с луною волна,
Обещаю, однажды
Вместе будут навек —
Ты и я.

Однажды. На памяти Флоры это слово всегда было связано с неизбежностью смерти, собственной и всех, кого она любила. «Однажды» всегда внушало ей страх. Но эта песня позволила ей взглянуть на это слово под другим углом, под которым оно несло меньше боли.

С каждым куплетом горе по бабушке, ярость на сложившееся положение, вина перед Генри понемногу меркли. Флора могла бы вечно слушать эту песню, купаться в ее волшебстве. Но этому не суждено было случиться. Размеренное хлопанье в ладоши и стук каблуков по бетону разрушили очарование. Генри оборвал строчку.

— О нет, не останавливайся из-за меня, — донесся до Флоры резкий голос.

Она присмотрелась сквозь прутья решетки. Сердце сжалось при виде суровой девушки, которая приходила с Генри в «Мажестик». Если, оказавшись в тюрьме, он позвонил именно ей, она что-то для него значит. В принципе, логично. Она красива. Выглядит образованной. С правильным цветом кожи. Она — то, что ему нужно.

Флора это понимала, но хотя союз с этой девушкой сулил Генри счастливую жизнь, Флора завидовала темноволосой незнакомке, потому что та могла иметь то, что Флоре недоступно, и быть той, кем Флоре никогда не стать. Хуже того, незнакомка узнает, что Генри унизили по вине Флоры. Она будет осуждать Флору, и правильно сделает.

Девушка остановилась перед камерой Генри.

— Поздравляю. После выплаты залога у тебя осталось двенадцать центов. Как здорово, что твои деньги меня никогда не интересовали.

Генри что-то тихо ответил, Флора не разобрала слов.

— Ты, должно быть, шутишь, — ахнула девушка.

Еще одна неразборчивая реплика Генри.

— Ты сумасшедший. Понимаешь ведь, что скажут Торны?

— Хелен, пожалуйста. Не говори им, почему я здесь оказался, умоляю. Когда закончишь, пожалуйста, забери Итана из школы и довези до его машины, чтобы он за мной приехал. У него есть деньги, и он не станет возражать, что я взял «кадиллак». Прошу... Ради меня.

Флора затаила дыхание, жалея, что не знает, о чем они говорят.