Игра в ложь

Мы с Фрейей как раз выруливаем на шоссе, когда позади слышатся шорох шин и надрывный писк клаксона. От неожиданности подпрыгиваю. Оборачиваюсь. К нам приближается древний черный «Рено», съезжает на обочину и тормозит.

Стекло со стороны водителя медленно ползет вниз. Видна голова – грязно-седые волосы, лицо без улыбки.

– Мэри!

– Что, напугала? Ну извини.

Мощные, голые по локоть руки; кожа бледная, вся в темных волосках. Ногти, нечистые, кое-как обкромсанные, постукивают по дверце.

– На вокзал собралась?

Киваю. Безапелляционным тоном Мэри заявляет:

– Со мной поедешь.

– Спасибо, только… – бормочу я.

Хорошо бы отговориться отсутствием детского кресла. Но взгляд сам собой перемещается на коляску, где Фрейя вполне надежно пристегнута адаптером. Мэри вскидывает бровь.

– Что – только?

– Н-не… не хочу доставлять вам хлопоты, – выдавливаю я.

– Не дури, – бросает Мэри и открывает заднюю дверь. – Лезь давай.

Другие отговорки в голову не приходят. Делать нечего. Пристегиваю Фрейю на заднем сиденье, сама, без единого слова, усаживаюсь впереди. Мэри давит на газ, «Рено» чихает, но скорость набирает.

С четверть мили едем молча. Заворачиваем к железнодорожному переезду – и тут шлагбаум опускается, вспыхивают огни семафора. Придется ждать, пока пройдет поезд.

– Твою мать! – бубнит Мэри. На тормоз она жмет, когда до шлагбаума остаются считаные дюймы.

– Ох, только не это! Я на вокзал теперь опоздаю?

– Они для лондонского поезда закрылись. Вон он, огнями мигает. Приедем как раз к отправлению. Но, может, тебе повезет. Случается, этот поезд задерживают на солтенском вокзале – если он опережает расписание.

Кусаю губы. На самом деле мне торопиться особо некуда, а поездов в Лондон ходит немало. Но мысль о получасе ожидания на вокзале в компании Мэри – не из приятных.

Тишину нарушает только сопение Фрейи. Вдруг, ни с того ни с сего, Мэри выдает:

– Жуткая новость – насчет трупа.

Дергаюсь так, что ремень врезается в горло.

– В смысле? Вы про идентификацию?

– Про что ж еще? Жуткая, говорю, новость – хотя мы примерно этого и ждали. Амброуз никогда бы добровольно не ушел, детей бы не бросил. Он за них и в огонь и в воду был готов. А на сплетни всегда с высокой вышки плевал, уж я-то знаю. Чтобы Амброуз такое с собой вытворил из-за скандала, детей расхлебывать оставил – да никогда.

Мэри барабанит пальцами по изношенной резине руля, нетерпеливо отбрасывая прядь седых волос, выбившуюся из жидкой косы.

– Только я сейчас не про опознание. Я про другое.

– Про что?

– А ты не слышала? – Мэри быстро взглядывает на меня, передергивает плечами. – Хотя… в газетах-то и впрямь еще не писали. Я-то раньше всех узнаю – мой Марк следствие ведет. Нет, не буду говорить. Мало ли что.

Она выдерживает паузу, наслаждается возможностью продемонстрировать силу и власть надо мной. Скриплю зубами. Понятно: Мэри хочется, чтобы я умоляла ее, особу, приближенную к следствию, выложить подробности. Не хочется доставлять ей такое удовольствие – а делать нечего. Я должна быть в курсе.

– Мэри, ну нельзя же так! Раз начали говорить…

Изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал беззаботно, выражал простое любопытство и ничего, кроме любопытства.

– В смысле, Мэри, я совсем не хочу из вас инсайдерскую информацию тянуть, но если Марк особо не подчеркнул, что сведения секретные, то…

– Эх, ну что с тобой поделаешь? Марк ведь и впрямь мне говорит, что скоро все и так узнают… – нагнетает Мэри. Начинает грызть ноготь, выплевывает кусочек, будто решается – или будто ей надоело меня дразнить. – Ладно, слушай. В винной бутылке, что была при Амброузе, найдены следы героина. Установлено, что смерть наступила от оральной передозировки.

Морщу лоб.

– Оральная передозировка? Бред какой-то.

– То-то и оно, что бред, – поддакивает Мэри. Через открытое окно слышно: поезд все ближе. – Это чтобы бывший наркоман да вовнутрь принимал? Если уж ему взбрело самоубийством кончать, впорол бы просто в вену. Хотя, как я уже говорила, это тоже чушь. Амброуз детей не оставил бы. Никаким способом – не сбежал бы и не покончил с собой. Это примерно одно и то же, верно? Я не сплетница, – продолжает Мэри, даже не покраснев от такой явной лжи, – потому и помалкиваю. Да только тут другого ничего и быть не может. Тут дело ясное.

– Ясное? Вы о чем? – Голос не повинуется мне, становится чужим, хриплым.

Мэри склабится, обнажая крупные желтые зубы, которые вызывают ассоциации с могильными плитами, подается ко мне всем своим костистым телом и шепчет, обдавая запахом сигарет:

– Дело ясное, что его убили.

Мэри развалилась на сиденье, наблюдая за моей реакцией. Похоже, ей приятно видеть, как я в растерянности подбираю и не могу подобрать слова. А что, если Мэри с самого начала знала правду? Очень уж у нее физиономия довольная.

– Я… мне…

Мэри кривит губы в своей фирменной хищной улыбке и отворачивается. Поезд приближается с характерным свистом, ритмичное мигание семафоров сводит с ума.

Стараюсь не выдать своих эмоций и умудряюсь произнести сравнительно спокойно:

– Мне кажется… мне кажется, это маловероятно. Сами подумайте: кто мог желать смерти Амброуза?