Игра в ложь

– Я же не в том смысле. – Фатима не дает ей досказать. – Сама знаешь: мы, все четверо, не знаем, что такое «благодарность»; мы всегда такими были. – Слово «благодарность» Фатима выплевывает как ругательство. – Кого и за что, блин, благодарить? Не смеши меня. Мы выше этого, верно? В этом наша сила. Я имела в виду вот что: тебе кажется, что ты совсем одна, что тебе одной придется все разруливать. Но это не так. Смотри – вот они мы. – Фатима широким жестом обводит и нас, и наши черные тени, удлиненные закатным солнцем. – Вот тебе доказательство, что ты не одна. Мы тебя любим, Кейт, мы к тебе примчались. Айса грудного ребенка притащила, Тея с работы отпросилась, я бросила Али, Надию, Самира – только бы быть с тобой в трудную минуту. Видишь, как ты нам дорога́? Мы тебя не оставим. Никогда. Понимаешь?

Кейт закрывает глаза, и мне кажется, что она сейчас заплачет – или накричит на нас. Но нет – она, по-прежнему с закрытыми глазами, находит наши ладони и притягивает нас к себе. В ее перепачканных красками пальцах – удивительная сила; кажется, Кейт удерживает на плаву меня, тонущую.

– Вы… – На этом слове голос Кейт срывается, а в следующее мгновение мы уже обнимаемся, словно четыре дерева, которые переплелись ветвями, чтобы выдерживать напор морских ветров. Словно четыре дерева, сросшиеся в одно, мы стоим, голова к голове, лоб ко лбу. Нам тепло рядом. У нас общее прошлое, нас нельзя разделить.

– Я люблю вас, – выдыхает Кейт, и я отвечаю той же фразой – то ли вслух, то ли мысленно, и слышу ее из уст Теи и Фатимы – или мне только кажется, что слышу. Мы слиты воедино, и в этом наша сила.

– Войдем вместе, – произносит Фатима. – Понимаете? Когда-то они нас разлучили, но во второй раз у них не получится.

Кейт кивает, выпрямляется и вытирает потекшую тушь.

– Точно.

– Значит, договорились. Единый фронт?

– Единый фронт, – откликается Тея. В голосе – жесткость.

Я молча киваю.

– Пока мы едины, нас не сломить.

Зря я так сказала. Частица «не» теряется, а слово «сломить», раз произнесенное, преследует меня зловещим эхом.

«Апомните…»

Этот рефрен сопровождает нас до самого Солтен-Хауса.

«А помните, как Тею застукали с водкой в бутылочке из-под минералки – ну, когда мы поехали в Роденскую школу играть в хоккей?»

«А помните, как Фатима наврала мисс Рурк, будто «фак» на урду значит «ручка»?»

«А помните, как мы сбежали ночью купаться, Кейт угодила в быстрину и чуть не утонула?»

«А помните… а помните… а помните…»

Мне казалось, я абсолютно все помню – но нет. Я накрыта воспоминаниями, как приливной волной, и сознаю: очень многие эпизоды стерлись из памяти. То есть я, разумеется, помню запах морской воды и, как сейчас, вижу дрожащие руки Кейт, такие белые в лунном свете; помню, как мы вели ее по пляжу. Я помню событие – но подзабыла детали, оттенки, упругость стадионной травы под ногами, тугой морской ветер, бьющий в лицо.

Мы пересекаем последнее поле, перебираемся через последнюю изгородь, перед нами встает Солтен-Хаус – и каждая деталь снова на своем месте. Мы вернулись. Мы действительно вернулись – не мысленно, а во плоти. Осознание этого факта нервирует. Меня начинает подташнивать. Разговоры внезапно стихают. Конечно, Фатима, Тея и Кейт тоже охвачены воспоминаниями – теми, от которых старались избавиться. Мне, например, так и не удалось стереть из памяти физиономию Марка Рена в тот день, когда на дороге к морю его подкараулили пятиклассницы. Под шепотки и хихиканье Марк начал краснеть – медленно, мучительно. Алая волна поднималась из-под ворота рубашки. А потом Марк бросил на Тею полный страдания взгляд. Еще помню, с каким ужасом вытаращилась на нас с Фатимой и мигом отвела глаза одна первоклашка – не иначе, наслушалась сплетен о наших злых языках, о нашем умении ловко лгать. И, конечно, я помню лицо мисс Уэзерби в тот, последний день…

Как хорошо, что Солтен-Хаус изменился – в отличие от деревни Солтен, которая словно законсервировалась, в отличие от совсем обветшалой мельницы. Да, нынешняя школа очень заметно отличается от прежней. В Солтен-Хаусе все новенькое, элегантное. Я помню его совсем другим. Тот, прежний Солтен-Хаус вовсе не являлся элитной школой, хотя и пытался произвести такое впечатление. Кейт называла его «салун “Последний шанс”» – и не напрасно. Сюда всегда можно было устроить ребенка в случае семейных неурядиц; здесь не спрашивали, почему новенькую исключили из трех школ подряд. Еще в первый день я заметила и облезлую штукатурку, и желтую газонную траву, и сорняки, которыми поросла подъездная дорожка; вдобавок на парковке, среди «Бентли» и «Даймлеров» так и мелькали «Фиаты» с «Ситроенами» и раздолбанными «Вольво».

Теперь здесь пахнет… деньгами. Иначе и не скажешь.

Само здание, отбрасывающее длинную тень на крокетные площадки и теннисные корты, осталось прежним. Однако дешевая побелка уступила место дорогой штукатурке кремового оттенка. Странным образом кремовый сглаживает острые углы, а корзины с цветами и плющ, высаженный по периметру, усиливают впечатление. Почти весь фасад затянут этим плющом.