Игра в марблс

Я торопливо кивала, стараясь побороть смущение, и соображала, как это мама ни о чем меня не предупредила. Думала, что и Микки промолчит? Я-то, пока устраивала отца в больницу, не замечала разворачивавшегося вокруг семейного конфликта. Меня одно интересовало в ту пору: чтобы папе стало лучше. Я моталась из больницы в его квартиру, оттуда на работу, еще ведь дети, я полностью выматывалась, превратилась в зомби. Сфотографировала отцовскую мебель и продала через интернет, развозила кушетки по всему городу, встречалась с покупателями на Джордж-стрит ровно в пять, чтобы передать кофейный столик. Сколько дней ушло на то, чтобы отделить предназначенное на продажу от того, что решили сохранить. Я все больше узнавала о жизни отца, о его глубоко частной жизни, такой простой и обычной, если не считать тревожного количества шоколадных батончиков и малоприятное собрание дисков – никому не хочется знать, что папочка смотрит такие фильмы. Но никаких тайн не раскрывалось. Ни следа присутствия кого-то еще в этой квартире, помимо отца.

Я прочесывала все комнаты, каждый шкаф, каждый ящик, я продала все шкафчики, кроме встроенных в стену и намертво прибитых к полу. Я упаковала множество коробок и ни разу не наткнулась на шарики. Кто-то другой упаковал их и отправил Микки, не я и не мама, так кто же?

– Не знаю, чем я еще сумею помочь, Сабрина.

И я не знала.

– Единственная гипотеза – их не было в коробках в тот момент, когда вы отправляли их мне. Но если никто не участвовал в сборах, кроме тебя и мамы, то я не знаю, что и думать.

Но что он думал, было до боли очевидно. Он умел выражаться любезно, но если шарики прикарманила не я, выходит, это сделала мама, которая успела уже солгать мне о том, как и почему коробки вообще оказались у Микки.

Столько секретов, столько всего я не знала. Что еще от меня скрывали?

10 Вышибала

Хэмиша я увидел вновь, когда мне было уже девятнадцать. Не думал я, что, когда впервые сяду на самолет и впервые покину Ирландию с тех пор, как меня пятилетним ребенком привезли сюда на корабле, то случится это по такой причине.

К маме явился полицейский, которому позвонили из нашего посольства в Англии и сказали, что Фергюс Боггс найден в Лондоне мертвым и пусть кто-нибудь из родных приедет опознать тело.

– В Лондоне? Но Фергюс здесь!

Мама так раскричалась, что все сбежались к ней, а кто не прибежал к ней, те побежали искать меня. Я сидел в баре, выпивал и играл в расшибалочку, хотя полагалось мне торчать в мясной лавке у Мэтти. Я там был новичком, и на меня спихивали самую противную работу, промывать кишки, и в первое время с бодуна я только успевал добежать до туалета, чтобы проблеваться. К тому времени я уже не чувствовал дурноты, только скуку и убедился, что две-три кружки посреди дня помогают продержаться до вечера. Меня больше интересовало, какие сорта мяса Мэтти закупает, в эти вопросы я рад был бы вникнуть, поискал бы мясо получше, все собирался поговорить об этом с отчимом, но понимал, что он и слушать не станет, пока я не отбуду хотя бы год в задней части магазина среди этой вонищи.

Энгюс отыскал меня в пабе, сгреб, велел молчать, слушать ничего не желал, потащил домой, и я думал, неужто мне влетит за то, что отлучился в перерыв пропустить кружку, а должен был жрать бутерброды прямо возле лавки на заднем дворе. На крыльце нас встретил Дункан, дверь была широко распахнута. Мама заседала в гостиной в окружении взволнованных соседок, чайник кипел, на столе горячие лепешки. Трехлетний Джо пристроился у нее на колене, скакал вверх-вниз и пялил глаза, напуганный маминой истерикой. Все расступились передо мной, словно я – чудесное дитя, появления которого она всю жизнь ждала. Она смотрела на меня так, словно к ней приближался ангел во плоти, никогда я не видал в ней столько любви и нежности. Я чуть не усрался, все думал, что за хренотень тут творится.

Мама спустила Джо на пол и поднялась мне навстречу. Малыш цеплялся за ее ноги. Мама обеими руками обхватила мое лицо, руки у нее были горячие от многих литров чая, кожа огрубела после стольких лет мытья и стирки. Но ее лицо было как никогда ласковым, глаза – пронзительно голубые. Думаю, такой взгляд я подмечал у нее изредка, когда сам еще был маленьким, когда она смотрела на своих младенцев – думая, что ее никто не видит, – когда подносила ребенка к груди и они соединялись неразрывно, словно вели между собой безмолвный разговор. Не помню, чтобы она так смотрела на меня.

– Сыночек, – заговорила она нежно, с облегчением. – Ты живой.

И я фыркнул в ответ, я же понятия не имел, с чего это она вдруг, только и знал, что меня вытащили из паба ради этого бессмысленного, на мой взгляд, спектакля. Миссис Линч неодобрительно причмокнула, и я чуть ее не стукнул, потому что она конечно же спровоцировала маму.

Счастье мигом исчезло с маминого лица, и она влепила мне пощечину. Видимо, раскаяние на моем лице проступило недостаточно убедительно – и она врезала мне еще раз.

– Хватит, ма, – сказал Энгюс, оттаскивая меня в сторону. – Он же не знал. Он не знал.

– Чего я не знал?