Игра в марблс

Все дружно велели ему заткнуться.

– А почему Хэмиш? – Мраморный Кот наклонился к самому моему лицу. – Почему он представлялся как Хэмиш О’Нил, если он Фергюс Боггс?

Я изо всех сил пыталась сообразить, но ничего не шло на ум.

– Понятия не имею. Абсолютно.

Молчание.

– Я только вчера узнала, что он вообще играл в марблс.

– Матерь божья! – восклицает Джерри. – Так вы про нас ничего не знали? Про «Электрические бабки»? Он никогда не рассказывал?

Я качаю головой.

Они переглядываются, недоумевая, и я чувствую потребность извиниться за отца. Я прекрасно понимаю, как они это воспринимают: выходит, они ничего в его жизни не значили?

– Выходит, Картопля, ты прав: у него одна рука не ведала, что творит другая.

– Ты сказал, что я прав, Джерри? Боооже! У меня и свидетели есть.

– Так где же он? – спросил Джерри. – Год прошел, никто о нем ничего не слыхал. Немножко в обиде на него за это, можно сказать.

– Как он? – тихо спросил Джимми.

Дыши.

– В прошлом году у него был инсульт, у него проблемы с памятью и движениями. С тех пор он в больнице. Мы не думали, что память пострадала настолько сильно, но недавно я узнала об отце кое-какие подробности, о которых раньше понятия не имела, нашла эту коллекцию марблс, но он, я уверена, даже не помнит, что когда-то в них играл. Конечно, я недостаточно о нем знаю, чтобы судить, что он помнит, а что нет, но с этим, по крайней мере, ясно. – Я стараюсь контролировать голос. – У него было – у него много секретов, и трудно понять, где у него тайны, а где провалы в памяти.

Джерри опечалился. Все они погрустнели.

– Не могу себе представить, чтобы Хэм… чтобы твой отец забыл про шарики. В них вся его жизнь была.

Я сглотнула. А где же тогда в этой жизни я?

– Не вся жизнь, – поправил его Джимми. – Про другую часть мы не знаем.

– Ну да, ничего, на хрен, не знаем. Но я-то думал, другая часть хоть про нас знает.

– Вы-то думали! – фыркнула я. Прозвучало слишком резко.

Опять молчание. Уважительное, сочувственное, однако мне стало не по себе. Лучше бы и дальше препирались.

– Расскажите, каким папа был, когда играл в марблс, – попросила я. И тут уж их было не остановить.

– Сабрина, – окликнул меня Джимми уже в дверях.

У меня по лицу текли слезы, мне совсем не хотелось, чтобы он нагнал меня. Мне бы хоть до машины добежать, укрыться, но я не успела. Больше не могла это слушать. Так кто был моим отцом? Кто мой отец? Человек, рядом с которым я росла, в каждом рассказе представал иным. Слова Регины преследовали меня: он был лжец. Вот и все. Словно это ответ на все вопросы. Ответ ли? Нет. Но боль причиняет. Зачем он лгал мне? Родной дочери – зачем? Какой дурой чувствую я себя теперь, я-то впускала его в свою жизнь, все рассказывала, даже про неприятности с мужем, и он всегда такое проявлял участие, но сам, оказывается, ничем со мной не делился. Я обижена, я злюсь, и ведь нет даже возможности ворваться в больничную палату и вывести его на чистую воду – тот пациент, в больнице, ничего не помнит. Удобно устроился! Этот голос, непрерывно возмущающийся в моей голове, похож на мамин. Я пытаюсь взять себя в руки, не думать об этом, пока не останусь наедине с собой.

Джимми подхватил меня под руку и повел куда-то дальше по дороге. Остановился перед магазином с инструментами и скобяными изделиями, вынул связку ключей и открыл дверь. Провел меня в квартиру-студию наверху. Обстановка минималистская, я подумала, что он живет один, но потом заметила корзину с игрушками.

– Это внуков, – пояснил он, перехватив мой взгляд. – Забираю их по пятницам, дочка работает.

Он налил в чайник воды и поставил греться. Присмотрелся ко мне с заботой:

– Несладко вам пришлось.

Я кивнула, вновь постаралась собраться.

– Мне это чувство отчасти знакомо. Однажды твой отец и со мной поступил так. В день своей свадьбы.

Я навострила уши, но Джимми не собирался ничего рассказывать, пока не нальет нам обоим чая, и, как бы ни хотелось мне его поторопить, я понимала, что это будет невежливо. Все в свое время. Вот он еще поставит на стол тарелку с розовыми печенюшками. И наконец: