Игра в обороне

– Это не вполне его вина, Бекс. Тут есть и моя вина. Я, наверное, даже стала инициатором. В смысле, секса. – Я в смущении опускаю голову, потому что это действительно так.

– Вот оно, Элиза. Люди обращаются с тобой так, как ты позволяешь им с собой обращаться.

Я закатываю глаза.

– Умоляю, это звучит как строчка из пособия «Помоги себе сам».

Она пожимает плечами.

– Если слово ложится в строку, детка.

Бекка обычно не такая жестокая, и это говорит о том, что я действительно совершила колоссальную ошибку, переспав с Джастином прошлой ночью. Конечно, он мой друг. Но в еще большей степени – он кобель и не славится особым уважением или внимательным отношением к противоположному полу. Наверное, я надеялась, что стану исключением из этого правила. Глупо, я знаю.

– Ну, это больше никогда не повторится, так что все это не имеет значения.

Хотя на самом деле имеет. Это важнее, чем что бы то ни было, но я не могу позволить, чтобы Бекка оказалась права. Сейчас я не могу вынести озабоченного выражения на ее лице. У меня не только тяжелое похмелье, но и разбитое сердце.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Буду в порядке. – Я должна быть. У меня нет выбора. Он живет с моим братом. Даже если избегание Джастина станет моим олимпийским видом спорта, я все равно буду вынуждена постоянно сталкиваться с ним.

Она пожимает мое плечо. Затем улыбается.

– Ну… он, по крайней мере, был хорош в постели?

Я смеюсь впервые за день.

– О боже, Бекка!

Она, улыбаясь, смотрит на меня.

– Что? Я просто хочу знать, правдивы ли слухи.

Я доподлинно знаю, о каких слухах идет речь. Что у него огромный член. Что в постели он гигант. Что он неутомим, словно кролик на батарейках «Энерджайзер». Это все правда. Все, за одним исключением. Из шепотков, услышанных за много лет на разных мероприятиях, я решила, что он не любит целоваться. Это оказалось ложью, потому что мы долго целовались в его постели. И я могу с уверенностью сказать, что этот мужчина целуется чертовски хорошо. Страстно, но не слюняво.

– Не хочу думать об этом, – наконец хрипло отвечаю я.

Бекка кивает.

– Возможно, так лучше. Ты должна двигаться дальше. Как он может даже не помнить или не понимать, что он лишил тебя девственности? Засранец, – твердо говорит она.

Она права. Он никогда не станет тем, кто мне нужен. Этим утром я уверилась в том, что уже знала.

– Я знаю. Ты права.

– Сегодня поплачь, – говорит она, похлопывая меня по спине. – А завтра мы замыслим его убийство и захват мира.

Я громко шмыгаю носом и согласно киваю. Я все еще чувствую себя опустошенной, но по крайней мере у меня есть Бекка, чтобы заставить меня улыбаться.

Глава 5. Запах сожаления

Джастин

Прошло три дня с тех пор, как мы выиграли чемпионат, и я думаю, у половины команды все еще похмелье. Включая меня.

Я мчусь мимо Оуэна на коньках, и он салютует мне одним пальцем.

– Это, мать твою, круто, чувак, – стонет он, пыхтя следом за мной.

Я выдавливаю из себя улыбку и киваю ему. Он бы не катался рядом со мной, развлекаясь обычным трепом, если бы знал, что я сделал с его крошкой-сестрой ночью субботы. Живот у меня сводит, и я сглатываю волну сожаления, а затем разгоняюсь еще сильнее. Легкие горят, бедра болят от усилий, но коньки, скользящие по льду, – единственное, что держит меня в рамках на данный момент.

Это командная тренировка и официальное начало межсезонья. Позже мы выслушаем ожидания тренера, в основном связанные с поведением в общественных местах и социальных сетях. Затем Грант, наш капитан, тоже толкнет речь. В конце мы проведем чистку шкафчиков, которая займет минут двадцать или около того, а после будем свободны на несколько недель, пока не начнутся трудности тренировочного лагеря.

Мой агент подготовил для меня несколько публичных выступлений в ближайшие пару дней, а на следующей неделе я собираюсь сняться в рекламном ролике. Я знаю, что возможность отдохнуть должна вызывать во мне чувство благодарности и предвкушения, но если принять во внимание, что единственное, чего я хочу, – играть в хоккей, я не очень-то жажду отдыха.

К тому же дополнительное свободное время означает ненужные размышления. А последнее, что я могу себе позволить, это думать о своей ночи с Элизой.

Я едва могу смотреть на Оуэна, не чувствуя тошноты от осознания содеянного. Дурнота накатывает приступами: из страха, что он узнает, или из-за сожаления о произошедшем, я не уверен.

Не важно, что эта ночь была лучшей в моей жизни. Не имеет значения, что утром я хотел удержать Элизу, поцеловать, поговорить с ней, спросить, что она думает, что чувствует. Потому что, открыв глаза, я увидел написанное на ее лице сожаление. Она явно испытывала неловкость. Я позволил ей поверить, будто ничего не помню. Что еще я мог сделать? И когда Элиза буквально выскочила из моей комнаты, я взял телефон, чтобы прочитать сообщение от девушки, с которой переспал за пару месяцев до того, пока ехал в Теннесси, – она забеременела. Это все решило. Я не стану причинять Элизе боль своим дерьмом.