Игра в прятки

Хорошо, хорошо, хорошо... Ваша взяла. Понятия не имею, почему я вам отвечаю. Наверное, все дело в моей простоте и доверчивости, хотя сам себя я ни простым, ни доверчивым не считаю. В общем, если вы кому-то об этом расскажете, между нами все кончено навсегда.

Ваши письма действительно тронули меня. Я получаю письма во множестве, однако большую часть моя секретарша отправляет в корзину, не показывая мне. Те же, которые доходят до меня, я выбрасываю сам.

Но вы... вы другая. Вы напоминаете, что в мире есть еще и настоящие люди, а не только льстецы и лизоблюды, мечтающие исключительно о том, чтобы пробраться в мой кабинет. Мне даже кажется, что я немного узнал вас, и это говорит в пользу того, что вы написали.

Мне понравились некоторые из присланных текстов. Отдает любительщиной – вам необходимо учиться писать песни, – но сила в них есть, потому что они что-то говорят.

Вышесказанное вовсе не означает, что:

а) учеба пойдет вам на пользу; или

б) вы сможете зарабатывать на жизнь сочинением песен, но ладно, ладно. Я уделю вам полчаса своего времени, чтобы выяснить, есть ли у вас талант.

Когда выйдете из больницы, позвоните Линн Нидхэм, моей секретарше, и согласуйте с ней детали. А пока, пожалуйста, не пишите мне больше. Вы и так уже отняли у меня слишком много времени. Не пишите письма – пишите песни!

Глава 3

Письмо было подписано «Барри», и вот теперь я сидела в кабинете, чувствуя себя под его взглядом безнадежно неуклюжей и лишней, посторонней, одной из тех, кого он называл льстецами и лизоблюдами. Я определенно не перебрала с нарядом, это не в моем стиле. На мне были простая белая блузка, розовый жакет с длинной черной юбкой и туфли на сплошной подошве.

Но я была здесь и вовсе не собиралась упускать чудом предоставленный шанс.

Все бы хорошо, однако в голову упрямо лезли нехорошие мысли: «С такими, как я, ничего хорошего не случается. Просто не случается».

– Вы исполняете свои песни или только пишете их? – спросил Барри.

– Вообще-то я пою их сама, если только это можно назвать пением.

«Прекрати извиняться, Мэгги. Ты вовсе не обязана извиняться за что-либо».

– Есть профессиональный опыт?

– Небольшой. Пела иногда в клубах Ньюберга. Это возле Вест-Пойнта. Но никогда соло. Моему мужу не очень нравилось, когда я выходила на сцену.

– Наверно, ему это очень не нравилось, верно?

– Он считал, что я выставляюсь. Не терпел, когда на меня смотрели другие мужчины.

Поэтому я его и застрелила, всадила три пули.

– А сейчас вам хотелось бы попробовать, верно? Спеть на публике? Смогли бы?

При мысли об этом в висках застучала кровь.

– Да, смогла бы.

Что еще я могла сказать?

– Хороший ответ. – Он указал на прекрасный сверкающий черный «Стейнвей» у дальней стены кабинета. – Ваше первое испытание будет приватным. Принесли что-нибудь?

Я подняла дипломат.

– Да, много всего. Что вы хотите услышать? Баллады? Блюзы?

Барри покачал головой:

– Нет, Мэгги, нет. Только одну вещь. Это ведь прослушивание, а не концерт.

Только одну песню? У меня похолодело в груди.

У меня не было одной песни, и я совершенно не представляла, на какой остановить выбор. Растерянная и смущенная, словно осталась вдруг голой, я стояла перед ним.

«Ну же, очнись. Он всего лишь человек. Просто ведет себя иначе. Ты же пела эти песни тысячи раз».

– Давайте, Мэгги. – Он посмотрел на часы. – Пожалуйста.

Я набрала в легкие побольше воздуха и решительно села к пианино. Рост у меня не маленький, поэтому я предпочитаю сидеть. За окном разворачивалась привычная картина хаотично бурлящего Бродвея.

«Ладно, – сказала я себе. – Ты здесь. Ты на прослушивании у Барри Кана. Покажи себя. Ты можешь... ты должна».