Игра в пустяки, или «Золото Маккены» и еще 97 иностранных фильмов советского проката

За трэш-экзотику в восточном блоке отвечали поляки. За стетсоны, зюйдвестки, джунгли-прерии, агатовых кобр и сокровища Агры. За гризли, хинди, зомби и колибри. Редкое сочетание идеализма с материализмом позволяло сынам Вислы и поймать мечту за хвост, и сделать на этом разумный гешефт. Лучше них согнать в одну маленькую таверну ковбоев Гарри, красоток Нелли, капитанов, обветренных, как скалы, антилоп-гну и танго цветов мог только самострочный дворовый шансон. Серия мягких книжек о Томеке у истоков Амазонки или фильм «Заклятие долины змей» были эрзац-классикой, кожзаменителем категории Б, а Болек с Лёлеком – копией копии для дошкольного возраста. Облегченная детсадовская версия взрослой имитации довольно дешевого оригинала строилась по формуле «Так мы до мышей дотрахаемся» – Болек и Лёлек теми мышами и были. Глазки-точечки, ротик-скобочка, носик-прыщик и разные макушки довершали портрет. Однако русскому зрителю в его культурном гетто чудовищно не хватало иного, чужого, заграничного – и он с некоторым подобострастием любил ассимилированных иностранцев: Дина Рида, Саманту Смит, Комаки Курихару и Штирлица (да, Штирлиц был любим именно как русифицированный иностранец – недаром его помнят под чужим именем), а также прибалтийский акцент и Болека с Лёлеком. Представить на секунду, что героев этих ходульных мультов зовут Коля и Петя – и конец очарованию, один поточный рисованный примитив с бедноватой выдумкой. Но под своими именами они блестели, как цветная фольга с конфет «Грильяж», разглаженная ногтем указательного пальца и спрятанная в заветную шкатулку из-под сливочной помадки.

Прародитель серии Владислав Негребецкий срисовал шкодливых шалопаев со своих сыновей-погодков (оттого у обоих такие ярко выраженные макушки, что автор часто смотрел на них сверху) – так что где-то в Польше ныне живут полувекового возраста Болек с Лёлеком, как у нас братья Электроники. Братья делали зарядку и тарарам, пускали мыльные пузыри, глазели в окно, но это быстро прискучило, и их отправили на охоту за алмазами шаха, Грозой Техаса, сокровищами Али-Бабы, а потом и вовсе в кругосветное путешествие. Шестнадцать серий кругосветки наши оборотистые прокатчики сцепили паровозиком, выстригли лишнее и пустили в большой показ в качестве полнометражной картины. Зарубежный прокат в СССР был довольно большим и грязным бизнесом, и на мальчиках с макушками у нас наварились капитально.

Зато под зонтиком Большого Брата Польша тоже позволяла себе многое. В середине фильма очередной злой бедуин восклицал: «Клянусь бородой пророка, это коврик моего прадеда!» Сегодня за такую божбу злые бедуины отправили бы к пророку не только студию рисованных фильмов в Бельско-Бяла, но и саму Бельско-Бялу.

Так что зря поляки на красную власть дуются. Не было бы без нее ни Рекса, ни капитана Клосса, ни Томека, Шарика, Болека и Лёлека – один Микки-мышь.

А так хоть какое-то национальное своеобразие.

«Ва-банк»

Польша, 1981, в СССР – 1985. Vabank. Реж. Юлиуш Махульский. В ролях Ян Махульский, Витольд Пыркош, Эва Шикульска. Прокатные данные отсутствуют.

Варшава, 1934. На волю выходит мастер-медвежатник, сданный когда-то подельником (ныне банкир). И меняется с ним местами, подломив нужный банк и сбросив добычу хозяину в корзину для белья. Как говорил Л. А. Филатов, «кто парашей платит за добро – тот получает пику под ребро».

Все фильмы, определяемые эмблемной музыкой, – о любви. Обязательно не сбывшейся или колеблемой осенними ветрами: «Шербурские зонтики», «История любви», «Мужчина и женщина», «Мой ласковый и нежный зверь». Немного солнца, немного дюн и полян, пара милых артистов, которых за другие роли назовут великими, – отними у них стержневую мелодию Доги, Лея, Леграна, фильм рассыплется, как треснутая любимая чашка. Махульский своим дебютом расширил рамки жанра. Подпустил детектива, анекдота, кафешантана, электричества – и сделал фильм о несбывшейся любви к родине, одушевленный известным каждому русскому гала-фокстротом Хенрика Кузняка (почему, почему эту фамилию не знают в России? потому что Морриконе написал больше?).

Датировка здесь не случайна. 34-й – последний год жизни президента Пилсудского, сочинившего на десятилетия ту Польшу, которой веками грезила шляхта и которая сразу же после его смерти аршинными шагами двинулась к новой пропасти двух оккупаций – причем странами, под которыми прожила весь свой век, в чем сама и виновата. До звона элегантную Польшу продолговатых авто, продолговатых глушителей и продолговатых паненок с низким смехом в регистре карамели «Раковая шейка». Польшу вуалей и афишных тумб. Польшу стиля – того, что поколения городских поляков поныне хранят от бурь, как огонек за пазухой.