Игра в расшибного

Но светопреставление продолжалось недолго. Гроза, попугав народ, сползла к Волге. Ливень, как обрезанный ножом, прекратился, а уличная река наоборот, казалось, только набирала силу. И всё внимание оживившейся публики теперь было приковано к ней.

— Гляньте! Наш Гулёный плывёт!

— Вот, чёртово семя! Откуда он здесь?

И впрямь, создавалось впечатление, что Нюра с телегой плыли по течению. Правда, плыли боком, ибо лошадка всё же пыталась найти «брод». Но сильный поток тащил телегу вниз по улице, грозил опрокинуть её. Нюра выбилась из сил, а её хозяин лежал неподвижно ничком на соломе. Внезапно колесо телеги за что-то зацепилось, и провисшую в оглоблях лошадёнку сразу же развернуло в обратную сторону. Казалось, ещё мгновение, и мертвецки пьяный Николашка окажется под водой.

Опережая крики ужаса, Котька сорвался с крыльца. Мощный поток чуть не сшиб его с ног, накрыл с головой. Но Карякин устоял, выпрямился и, размахивая руками, как вёслами, ринулся в погоню за повозкой. Успел перехватить подымающийся край телеги, сдёрнуть её с препятствия, схватить под уздцы бедную Нюру и силком затащить в проулок.

Когда разгневанные бабы растормошили Николошку, он приоткрыл один опухший глаз и, чмокая пересохшими губами, пробормотал:

— Чего озоруете? Не шкни мне! — и снова упал щекой на солому.

— Вот, паразит! Его с того света вытащили, а он хамничает!

— Будя гундосить! Заведите лошадь во двор, а то кабы вытрезвитель не налетел, — стали теперь, после случившегося, более рассудительны мужики. — Деньги слупят, не моргнут глазом, и за тот, и за этот свет.

Напоминание о деньгах остудило пыл женщин. Нюру скоренько привязали за ветку сирени, а Николашке постелили в сарае. Охая и ахая, гурьбой поспешили отчерпывать воду из подвала, в четыре руки отжимать и развешивать по верёвкам одеяла, половички и коврики. На причитания Хаи Фримовны никто не обращал внимание.

О Котьке вспомнили только тогда, когда приехал грузовик за вещами Гункиных.

* * *

К вечеру духота и нещадные испарения после дождя разморили всех. Хорошо, хоть успели перевезти новосёлов.

Учитель сдержал слово: выставил литр водки. Но бражничать не хотелось. В ход пошло Котькино пиво. Свежее, холодное.

Братья Мельниковы принесли варёных раков. Их вместе с вялеными окуньками лениво шелушили, как семечки. Не клеился и разговор.

Из сарая, отряхиваясь, выполз Николашка, подковылял к столу. Глаза его округлились и горячечный взгляд застыл на нераспечатанных поллитровках:

— Чего грустим, мужики? Помер кто, или опять повышение цен объявили?

Он, как заведённый, топтался на одном месте, припадая на короткую ногу, и не понятно было: то ли хромал, то ли качался спьяну. Кузьмич поймал его за край вылезшей из штанов замызганной рубахи и усадил рядом, пододвинул стакан с пивом. Глядя, как тот жадно глотает, сердобольно заметил:

— Ногой храмлет, а чирий-то на голове.

— Лучше скажи, где тебя нелёгкая сегодня носила? — усмехаясь, спросил отдувавшегося Николашку Виктор Харитонович.

— Известное дело, — радуясь вниманию к своей персоне, Гулёный не переставал поглядывать на водку, — за овсом на рынок ездил.

— А где ж овёс?

— Там же и пропил.

— С кем? — чуть ли не хором вскрикнули мужики.

— Да, с тем куркулём, у которого покупал, — не понял причины удивления Николашка. — С кем же ещё? Дядя думал, я жмот такой же, как он.

Кузьмич налил ему ещё пива. Но Гулёный, указывая подрагивающим пальцем на бутылки, спросил:

— Эт, зачем поставили?

— Приманка для дураков! — выпалил Валерка Мельников.

— Так я первый и есть, — распрямил грудь Николашка. — Большой руки дурак!

— Во-во! — похлопал его по плечу Кузьмич. — Не дай Бог с дураком ни найти, ни потерять. Однако, похмелить дурня надо. Как, народ? Не возражаете?

Он уже потянулся к бутылке, но вдруг рука его замерла над столом. Кузьмич повёл носом:

— Дымом пахнет!

— Из-за забора тянет! — завертели все головами, повскакивали с мест.

— Братцы, да там — пожар!

С исстари слово «пожар» действовало на жителей, как воинская уставная команда «В ружьё!». Через минуту все, кроме так и не понявшего ничего Николашки, уже были во дворе Трофимовских хоромин. Пока горели две комнаты на втором этаже, но дым вырывался и через жалюзи на окнах первого.

Леонид Савёлович с отцом только оглянулись на вбежавший народ, но Грета Генриховна кинулась навстречу.

— Умоляю, — хватала она за руку то одного, то другого. — В моей спальне: шкатулка, норковая шуба, манто!

— В доме остались люди? — спросил Костя.

— Какие люди? Мои вещи, мои драгоценности! — Грета готова была растерзать непонимающих её людей. — Чего вы стоите? Трусы!

— Зачем людей ради барахла в огонь посылать? — на всякий случай Кузьмич загородил собой Котьку. — Приедут пожарные, достанут.

— Они цветы на клумбах из шлангов поливают, — указал рукой Костя. — Где вентели? Лейте воду прямо в окна!

— А ты здесь всё знаешь? Знаешь? — Грета Генриховна попыталась протиснуться поближе к Котьке, но скособоченный Кузьмич надёжно перекрывал ей дорогу. — Да, пустите же меня! Я узнала его!