Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

Парень заулыбался и, блеснув на Теодора огромными глазами, кивнул:

– По-моему, отлично! Еще бы набрать цветов по пути, чтобы сплести венок…

Парень мечтательно вертел в пальцах дудочку. Вдруг он закусил губу и, отправив взгляд блуждать над рекой, в туманные дали, заговорил. По тому, как дрогнул его голос, Тео сразу почувствовал: парень собирается сказать нечто важное.

Ведомый воспоминаниями о себе – светлом, радушном, – Тео позволил себе слушать, открыв сердце. Герман действительно хотел поделиться чем-то очень важным. Разве не это делает тебя другом – выслушать, помочь?

– Знаешь, я правда хотел ей подарить что-нибудь… Неважно, что будет потом, когда мы окажемся на кладбище в Брашове и встретим нелюдимцев. Мне плевать, уйду я в землю или ее самой не станет. Плевать. Просто хочу… Понимаешь… – Он вздохнул, и Тео внимательно слушал и будто предчувствовал, что тот хочет открыть ему. – Я люблю ее.

Он сорвался на хрип, чуть кашлянул. Горло от волнения перехватило, длинные пальцы дрожали.

– Я впервые это говорю. И знаешь, Тео… удивительно, как ты сразу это понял. Другие-то не догадываются. Даже она. Я хорошо прячу, что думаю.

– Почему не скажешь?

Герман смолк, провожая взглядом летящую по небу стаю – птицы возвращались в родные леса после зимних холодов, чтобы вновь дарить этим местам щебет, суету, жизнь.

– Это ничего не изменит.

Теодор тяжело выдохнул, уставился на веснушчатые пальцы парня – те мелко тряслись, вертя дудочку.

– Мне жаль.

– Ты и Санда. Вы…

– Не знаю.

– А я знаю. Она говорила о тебе.

Тео вскинул брови.

– Что?

– Ну, проскальзывало в разговоре – сам знаешь, как бывает… И, черт возьми, не знаю, что у вас там с ней, Тео, но я-то вижу. Что-то между вами есть. Хорошее. Так она говорит о тебе. И даже в тех нескольких словах, что ты сказал о ней. Не подумай, я не лезу в твою жизнь, просто… посмотри на меня. Тео, я бы все отдал, чтобы изменить… что-нибудь. Но даже так мне плевать! Знаешь, я просто хочу, чтобы ей жилось легче с тем бременем цели, которое потянуло ее назад… Если я могу хоть что-то сделать…

Герман покачал головой.

– Иногда я так ненавижу себя.

– За что?

– Всегда все упускаю. Бестолковый, понимаешь? Какой-то не такой родился, не пришей кобыле хвост… Лишний. – Он выдавил из себя: – Жалкий.

– Ты? Жалкий? – Теодор задохнулся. – Тебя приняли в свои ряды Охотники! Если бы мне кто позволил, я бы… Но ты же видишь: они даже не хотят, чтобы я рядом стоял и слушал!

– Не обижайся. Если вправду хочешь, быть может… Присмотрись к брашовским или к северянам, авось кто-нибудь и возьмет тебя в ученики. А потом – чем черт не шутит – и побратаетесь! Я же сам не знаю, как меня взяли… Как Иляна согласилась…

– Ты не думал, что она тоже… тебя…

– Нет.

Тео промолчал.

– Ты не жалкий. И если захочешь сказать – скажешь. Как будет время. Даже если это ничего не изменит.

Тео поднялся на ноги, но Герман продолжал сидеть, сведя колени, и глядел на свои измазанные илом сапоги. Он грустно усмехнулся.

– Ты правда так думаешь?

– Да.

– Тео… – Герман поднял глаза. – Ты… простил меня?

Теодор какое-то мгновение тупо смотрел в широко раскрытые глаза паренька, в которых плескался, точно речные волны, страх.

– За что?

Герман ответил тем же долгим молчанием.

– Ты не помнишь?

Вдруг Тео показалось, его внутренности скрутили в жгут. Черный плотный жгут. По спине пронесся холодок, всколыхнулось что-то на окоемке памяти. Но вновь – апрельское утро, солнце заливает светом высокие стволы деревьев, ветер шелестит прозрачной, будто дымка, листвой.

– Меня зовут не Герман. – Кадык парня, усыпанный веснушками, дернулся. – Нелюдимец разорвал мне горло, я не мог говорить. Когда Харман спросил имя, я выдавил: «Ге… Ге…», а он махнул рукой. Иляна говорит: «Герман небось». И когда речь ко мне вернулась, я не стал ничего менять. Я ненавидел прошлую жизнь. Говорят, имя многое значит. Мол, хочешь перемен – возьми новое. Ну, думаю, проверю: тем более сама Иляна так меня назвала. Никто ведь не знал, откуда я родом, кто на самом деле. Сбежал давно, даже не знаю, живы ли родители… Мой батя спился, мать вышла замуж за другого. Это было вскоре после того, как… – Герман скользнул взглядом по щеке Теодора, не смея назвать то, что имел в виду. – Тогда и сбежал.

Теодору почудилось, его засунули в мельничный жернов и раздавили. Холод сковал внутренности. Ужас. Отвращение. Ненависть. Воспоминания о счастливых моментах детства, радость, что он наконец-то впустил кого-то в сердце…

Рассыпались в прах.

Образ улыбчивого Германа слетел с парня, и теперь Теодор видел другое лицо. То, которое вспоминал так часто. То, которое проклинал. Лицо мальчишки… Он отшагнул, сапог угодил в воду и чавкнул. Герман поднялся, неуверенно переступил с ноги на ногу. Явно почувствовал волну холода, повеявшую в его сторону от Тео.

А Тео наконец понял, что его смутило в первый вечер. Что резануло по памяти, но тут же ушло, когда Герман дружески заговорил с ним.

Обман.

Ложь.

Он обманул его.

Снова.

– Гелу, – выдавил Теодор.

Юноша вздрогнул, слово будто хлестнуло его по лицу и он скривился. Сжался и кивнул.

– Убирайся!

– Тео…

– Я сказал: пошел прочь!