Играем в «Спринт»

— Боюсь, что произошло недоразумение. У отдельных наших товарищей, у Щебенкина, например, и у некоторых других тоже сложилось не совсем правильное, я бы сказал, извращенное представление о методах работы руководства. Они считают перевод на индивидуальную работу поощрением, фактом признания особо высокой квалификации отдельных работников, в то время как…

— …это не так, — продолжил за него следователь.

— Это не всегда так, — осторожно поправил заведующий. — Увы, в случае с Красильниковым произошло наоборот: уволить его по своей инициативе мы не могли, не было достаточных оснований. Но, простите за откровенность, избавиться от такого, с позволения сказать, работничка хотели. Вот и пришлось изыскивать средства, ставить вопрос о переводе. В целях изоляции от коллектива. — Чтобы придать вес своим словам, он сослался на начальство: — Прежде чем принять это решение, я советовался в управлении, и там меня поддержали.

— Интересно, — заметил следователь. — И кто именно?

Харагезов снова стал неподвижен и шевельнулся только после паузы, которой с лихвой бы хватило, чтобы навести объектив на резкость и щелкнуть затвором.

— Простите, как — кто?

— Кто поддержал?

— Ах кто? — Он вперил удивленный взгляд в собственный носовой платок. — Знаете, вопрос решался еще в прошлом году, так что мне потребуется время, чтобы…

— Хорошо, оставим это. Продолжайте.

Харагезов замялся.

— Если вы настаиваете, я могу позвонить в управление и уточнить, — предложил он.

— Не надо, мы сами разберемся.

От уверенно произнесенного «разберемся» Алексея Михайловича бросило в холодный пот. Он заерзал на стуле, представив, что значит «разберемся» и какие это «разберемся» повлечет последствия лично для него. «Они разберутся, — с тоской подумал он. — Они во всем разберутся. И устроят тебе, дорогой товарищ, показательный суд с общественным обвинителем в лице того же Щебенкина…»

А пока ему продолжали задавать вопросы.

— Скажите, Красильников не жаловался вам на низкую зарплату, на нехватку денег?

— Ну что вы, он получал до ста шестидесяти рублей плюс премиальные.

— А сверху?

— Простите, не понял?

— Брал он «левые» заказы?

— Вообще-то мы боремся с этим позорным явлением. В целом коллектив у нас здоровый…

— Значит, не брал?

— Ну, за всем разве уследишь, — уклончиво ответил Харагезов. — Ходил у нас слушок, что он занимался частными заказами, но за руку в таких случаях поймать трудно. И потом, борьбой с преступностью занимаются специальные, уполномоченные на то органы, мы не вправе вмешиваться в их деятельность. Существует милиция, народный контроль…

— А как он вообще относился к деньгам?

— Я не припомню случая, чтобы у нас с ним заходил разговор о деньгах.

— Мы договаривались, что вы будете откровенны, — напомнил следователь. — Так что постарайтесь вспомнить. Мог он, к примеру, одолжить деньги товарищу?

Харагезов собрался с духом и выпалил:

— Не думаю. Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процентов прибыли.

Заявление плохо вязалось со сказанным раньше, но сидевший за столом следователь не подал виду.

— Понятно. А его семейные отношения? Что вам, как руководителю, известно о его личной жизни?

— Трудный вопрос. — Харагезов искал, за что бы зацепиться, так как тема личной жизни Красильникова непосредственно его не касалась и была сравнительно безопасной. — У него есть дочь. Учится во втором классе. Жена не работает. — Видя, что следователь ждет продолжения, добавил: — Мы с ним были не настолько близки, чтобы делиться своими семейными проблемами. Как там у него с женой складывалось — я не в курсе, но на днях мне звонила девушка, интересовалась Игорем. И это не в первый раз. Раньше ему тоже звонили.

— Вы уверены, что звонила посторонняя девушка, а не жена Красильникова?

— Конечно, посторонняя, — оживился Харагезов. — Жену зовут Тамара, а звонила Таня.

— Она что же, назвала себя?

— Нет. Просто я слышал, как кто-то во время разговора позвал ее, обращаясь по имени, и она ответила, что через минуту освободится.

— Так когда вам звонила эта самая Таня?

— Позавчера, кажется. Да, позавчера. В первой половине дня. Спросила, вышел ли на работу Красильников. Я сказал, что нет. Тогда она поинтересовалась, не болеет ли он и если болеет, то когда выйдет… — Харагезов запнулся.

— И вы ответили, что он арестован?

— Но ведь меня никто не предупреждал, — потупив взгляд, повинился он. — Я бы ни за что не сказал, если бы знал, что нельзя.

— Больше она ни о чем не спрашивала?

— Ни о чем, — подтвердил Харагезов. — Сразу повесила трубку. Напугалась, наверно.

— Алексей Михайлович, когда-нибудь Красильников обращался к вам с просьбой достать санаторную путевку?

— Обращался.

— Когда?

— В ноябре. Я объяснил ему, что это не так просто, но он очень просил, и я обещал помочь. У нас в управлении иногда бывают «горящие» путевки, особенно зимой. В декабре он справлялся, как обстоят дела.

— Не говорил он вам, для кого нужна путевка, в какой именно санаторий?

— Нет, Сказал только, что желательно в санаторий для сердечников, а если не будет для сердечников, то в любой.

— Еще вопрос. Он вам давал деньги на путевку?