Играл на флейте гармонист

Вдова сразу как-то расположила его к себе, причем особых усилий к этому он не прилагал, и это его несколько удивило. Уютная теплая обстановка вполне его устраивала. Он даже не стремился выходить на улицу. Размышлять на тему — как это все у него удачно складывается — не хотелось.

Миловидная хозяйка ненавязчиво создала ему комфортные условия, не мешала ему целыми днями бездельничать и анализировать прошлые события. Ему беспрепятственно разрешалось пользоваться библиотекой и рыться в архивных документах. Хозяйка с утра уходила, как она говорила — по делам. И он наслаждался одиночеством, книгами и документами.

Отношения с хозяйкой сложились почти доверительные, дружеские. Вечером за ужином она рассказывала ему о жизни с маэстро, о его работе и почти ни о чем его не спрашивала, как-то странно, не проявляя любопытства — кого она пустила в дом? Он думал, что это результат его воздействия, и не задавал себе лишних вопросов. Он замечал, что с каждым днем все более и более нравится ей. И только предельно вежливые обращения на «вы» не позволяли ей проявить себя слишком откровенно. Так продолжалось несколько недель.

Как-то незаметно для себя он научился детально ориентироваться в документах, и однажды вечером она предложила ему разобрать архив, который представлял собой несистематизированные связки бумаг, сложенные в разных шкафах.

Первая библиотека

Когда он пошел в школу и уже хорошо научился читать, считалось для всех правильным пользоваться какой-либо, помимо школьной, библиотекой. Тот, кто этого не делал, попадал в категорию не очень хороших мальчиков и девочек.

Он записался в ближайшую местную библиотеку. А какую книгу взять в библиотеке, он не знал, спрашивать стеснялся и очень долго, проходя мимо здания библиотеки, корил себя за то, что просто боится туда зайти. Уже потом, будучи постарше, он знал, что ему надо читать. Эти книги ему и покупали. А в эту библиотеку после записи он больше так и не зашел. Эта детская история заложила в нем трепетное отношение к любым библиотекам. И уже будучи взрослым, роясь в каталогах больших библиотек, он всегда вспоминал эту историю и упрекал себя за свою детскую стеснительность.

* * *

Неразобранных архивных связок было не очень много, и начав сверху, уже через несколько дней он понял, что маэстро не очень ладил с административными властями. Не очень-то ладил — это еще мягко сказано, он, разобрав несколько писем и обращений, понял, что в отдельные периоды эти отношения были почти враждебными. Дело доходило до прямых угроз и запугиваний со стороны Комитета безопасности.

Однажды за вечерним чаем он спросил хозяйку:

— Вы знали, что у вашего мужа были проблемы с администрацией?

Она внимательно посмотрели на него, отвела глаза в сторону и тихо спросила:

— Вы, Дари, что-то нашли в документах?

— Да, — ответил он.

— Я полагаю, я уверена, что нам надо объясниться, если вы не возражаете, то я бы хотела, чтобы вы называли меня «Сандра». Так называл меня маэстро. Вы согласны?

— Конечно, да, согласен, — ответил он.

— Итак, — продолжила Сандра, — вы уже знаете, что Комитет постоянно требовал от мужа работать по их программам, а маэстро не считал нужным быть не свободным, подстраиваться под кого-то, тем более, что его мораль принципиально отличалась от их пропаганды и идей. Он вообще не терпел никакого насилия. Его творчество было, как бы вам это сказать, ничем не ограничено. Все только для слушателей, и если слушатель не воспринимал его, он искал новые формы, звуки, чтобы все-таки найти в нем, в слушателе какой-либо отклик. А они, я имею в виду комитет, предлагали ему свой репертуар и пытались использовать его в своих официозах. Я старалась, как могла, ему помочь, поддержать его, — на глазах у нее выступили слезы, — да мои заботы ему не помогли, — она виновато улыбнулась и промокнула пальцами веки.

Несколько минут они сидели молча.

— А что было дальше, Сандра? — спросил он, когда она немного успокоилась.

— А дальше, дальше… он погиб. Как-нибудь я вам об этом расскажу, — она решительно встала. — Спокойной ночи, Дари, — и вышла из столовой.

Несколько дней они почти не общались, только утром и вечером обменивались общими фразами. Все бумаги он почти разобрал, подготовил опись-каталог и теперь в целом картина ему была ясна, кроме одного — что значило в словах Сандры «он погиб»? Из бумаг следовало, что маэстро скоропостижно скончался от сердечного приступа. В старых газетах были описаны его похороны, довольно пышные, с активным участием административных начальников. Почитание маэстро стало традиционным, вот и памятная доска на доме, установку которой он застал, была тому подтверждением.