Играл на флейте гармонист

Раненый «черняк» лежал в тени почти без памяти. Левая рука его отсутствовала вместе с предплечьем, видимо, оторванная взрывом. Это ранение можно было считать смертельным, времени прошло много, «черняк» потерял изрядно крови и от этого находился в забытье. Он склонился над раненым для формального допроса и сразу узнал «черняка». Это был тот интеллигентный молодой человек со светлыми волосами и мягкими чертами лица, с которым у него состоялась доверительная беседа в центре подготовки. Правда, сейчас он был в чужой форме, весь помятый, в грязи и пыли. Промелькнули чередой мысли:

— Здесь что-то не то. Это не он. Не может этого быть. Это наверное двойник.

Он просто из формальности, машинально задал ему вопрос:

— Кто ты?

«Черняк» чуть приоткрыл глаза и мысленно назвал себя.

— Это был тот самый интеллигент, и имя совпало, — подумал он и постарался прочитать мысли раненого.

— Проклятые «беляки» изранили, и вот уже и датчика контроля нет, а что толку, я ранен, я ранен — не могу двигаться, не могу… — мысли «черняка» путались, затухали, становились нечеткими.

Он пощупал пульс «черняка», пульса не было. Еще несколько минут он читал отрывки его мыслей: какие-то лица, местности, и последнее, что он успел прочитать у почти мертвого — лицо улыбающейся женщины, целующей «черняка» в лоб. Потом был свет в течение нескольких минут, потухающий и превращающийся в полную темноту. Раненый «черняк» был мертв.

Он оформил протокол, сделав в соответствующих графах прочерки на заданные вопросы. Мертвое тело братки отнесли к машине. Работа его на сегодня была закончена, но не закончены были размышления о случившемся. Вопросов было хоть отбавляй, а ответы, а ответы были весьма странные. Если рассуждать логически, то этого «черняка» вообще быть не должно. Но он был, и были его мысли. Он гнал от себя самую крамольную мысль: «черняк» воевал против своих, а точнее свои воевали против своих. Если это так, если это правда, тогда одним разом объяснялась вся эта странная война — и отсутствие уже довольно долго военных успехов, и странные, никчемные атаки по расписанию, а главное пленные, ничего не соображающие, со стертой до детства памятью. Но ведь кто-то эту странную войну должен был организовать, вести, да так, чтобы все выглядело весьма натурально, и мысли участвующих в войне должны быть натуральными, правильными и патриотичными.

Вот для чего нужны были вживленные датчики — для правильных мыслей, а в чрезвычайных случаях для стирания памяти. У раненого «черняка» датчика уже не было и память осталась.

Сзади послышались шаги, братки возвращались от машины:

— Отнесли мы его, бедолагу. С таким ранением — как он дополз до наших окопов? Наверное, ничего уже не соображал. Начальство передаст его своим — «чернякам». Нам говорили, что в таких случаях мы обмениваемся убитыми, — и они поплелись отдыхать к бункеру.

Он еще некоторое время стоял, ошарашенный только что сделанным своим открытием, стоял и думал, что остался один на один со своим датчиком — чипом, зашитым где-то в левом предплечье. И как от него избавиться он пока не знал и ничего придумать по этому поводу не мог.

Оставалось ждать случая, ждать и ждать. Ведь не может быть, чтобы ему не повезло. Шел второй месяц его пребывания на войне.

Когда он спустился в бункер, праздник был в полном разгаре. Провожали домой дневального. Стол был плотно уставлен банками и кружками с тоником, миски с едой между пустыми и частично наполненными кружками выглядели даже как-то не очень уместно. Дневальный, уже изрядно навеселе, шатался вокруг стола, дружески похлопывал братков по плечам и спинам, радостно повторяя:

— Конец моей контракте, конец, — при этом он заглядывал в лица сидящих и пытался каждого поцеловать.

Нетрезвые голоса давали ему советы:

— Береги привилегии, не транжирь все сразу. Будешь умным, лет десять можешь ничего не делать.

— А как же, так и буде, только хатку-домик излажу. Стариков заберу. Завтра уже дома, — дневальный размечтался и нараспев произнес: — буду петь, песню душа просит, жалко гармонии нету, — и запел неожиданно чистым голосом:

— Темны тучи, небо черно.
Ветер воет, дождь идет.
Жито сбросит в землю зерна,
А душа-то не поет…

Братки затихли, прислушиваясь и пытаясь подпевать повторы последних двух строчек:

— Жито сбросит в землю зерна,
А душа-то не поет…

А дневальный выводил уже следующие куплеты:

— Как вернусь я в хату ридну,
Как не встречу никого.
Почему я не погибнул
На войне там далеко?

Песня заполнила весь мрачный бункер. Те братки, кто не подтягивал последние строчки, грустно и хмуро покачивались в такт песни. А дневальный не останавливаясь пел и пел:

Нетуть жинки, нетуть детки,
И для чего я живу?
Как зверушка, сидя в клетке,
Почему я не помру?