Играл на флейте гармонист

— Коллега, вам не кажется странным, что требование еды и свободы отнесли к нервическому заболеванию?

— Ныне трудно что-либо определенно сказать по этому поводу. Протокол составляла пионэрия. Новый менталитет — будь готов, всегда готов. А вот это крайне интересно, — и он подчеркнул несколько строчек в протоколе: «…нарушителя успокоил претендент, обладающий способностью внушения путем шептания».

— Так-с, так-с, а этот «шептун» попал в наш список?

С минуту они сверяли идентификаторы.

— Ай да мы, коллега, молодцы! «Шептун» внесен в пятерку. Интуиция и опыт нас не подвели. На сегодня все. «Финита ля комедия».

— «Финита», похоже, и проекту.

— Да-с, временно последний пумпель.

— Вот тоже, коллега, никак не привыкну к этим терминам «временно последний». Чтобы это значило? Решительно не понимаю. Их желание повторятся и даже вот это: «временно последний», явно подпадает под действие парадокса «Фикца».

— Пожалуй, вы, коллега, правы. Их действия отнюдь не способствуют прогрессу. Если мне память не изменяет, то парадокс заключается в том, что многократное практическое применение какого-либо знания уменьшает способность к развитию по кривой регресса «Фикца».

Машина закончила печать.

— Протокол готов. Покорнейше прошу подписать.

Оба по очереди подписывают отпечатанные листы, выброшенные из принтера.

— Ну-с, коллега, с интервалом в полчаса запускаем эту партию, а последнюю пятерку после полной очистки лабиринта.

Оба, потягиваясь и разминая застывшие от долгого сидения ноги, встают и собираются покинуть пост. Один из них тихо напевает:

Говорили мне папа и мама —

Мудрость это совсем не порок.

Соображать стал как будто бы рано,

Но стать Гурой я так и не смог.

Говорил мне наставник известный —

Порешай-ка побольше задач.

А «кулибин», который из местных,

Все в новации тыкал, хоть плачь.

— Наши институтские оболтусы все-таки умницы, такие куплетики придумали. Задорные ребята. Им бы учителей хороших.

— Да-с, коллега, непременно учителя хорошие нужны.

Продолжают напевать вдвоем:

Повзрослел я для всех незаметно,

Стал по жизни чуть-чуть соображать.

Отвечать на вопросы конкретно,

Научился к чертям посылать.

Кто-то шепотом мне за спиною

Прошипел: «Это Гуру как есть».

И тех пор словно нимб надо мною

Кружит глупая слава и честь.

— Вам уже известно, коллега, Гуру одряхлел значительно.

— Да-с, вот какая судьба: дезертир, диссидент, Гуру.

— Я полагаю, он не то и не другое. Думается, мне так кажется, он просто поэт. Молодежи его стихи нравятся. А вот это: «играл на флейте гармонист» чудесно воспринимается.

— Играл на флейте гармонист, — они несколько раз повторили эту фразу.

Пора было уходить. Протокол подписан. Экран погас. В бункере зажгли дежурное освещение. Аналитики неспешно двинулись по длинному, мрачному коридору.

— Не могу привыкнуть к эдакой мрачности. Неужели нельзя света поболее, — проворчал один из них.

— Экономит пионэрия, — поддакнул ему второй. — Военные ушли, остались только мы, да пионэры с Гуру.

— Скоро все уйдут. Забросят сооружение, все быльем порастет.

— Да-с, «се ля ви», коллега, а вот это — «играл на флейте гармонист» останется.

— Я думаю, коллега, что и это уйдет. Законы забвения неумолимы. Это иногда как-то печально, но реалии таковы — все проходит, и стремление гармониста, тщетное стремление улучшить жизнь, сделать ее красивее, к желанному результату не приведет.

— Э… Да вы, коллега, опять декаданс проявляете. Пессимизм, конечно, хорош, но не во всеобъемлющем масштабе. А гармонист заслуживает уважения — бескорыстно, самоотверженно играет и играет на чужом инструменте. Пытается разбудить благородные чувства, не ожидая наград, апплодисметов — это разве не оптимистично?

Мрачный коридор закончился, и они оказались перед бронированной дверью. Датчики сработали штатно, и проход был свободен. В помещении, залитом ярким светом, все располагало к уютному отдыху. Они вежливо раскланялись и разошлись в разные стороны.

* * *

— Они отняли у меня все, — думал он.

Иногда ему казалось, что даже его мысли они сортируют, копошатся в голове, что-то стирают, а что-то добавляют новое. Это мучительное состояние он преодолевал с трудом, и только благодаря воспоминаниям и возможности рифмовать, постоянно занимая мозг поиском новых слов, ему удавалось отвлечься от мрачной действительности.

Когда-то очень давно, когда он мог двигаться и был свободен, ему казалось, что он сильный и могущественный. Он неожиданно появлялся в разных местах и помогал простому люду, устранял несправедливость. Наказывал зло. Так продолжалось несколько десятков лет, и ничего не менялось. Несправедливости не становилось меньше.

— Почему так происходит? — думал он, но ответа не находил.

Ему надоело скрываться, надоело бороться с пустотой, и все чаще и чаще он спрашивал себя:

— Зачем? Зачем мне пытается что-то улучшить, когда этих улучшений никто не ждет? Нет, нет, я не прав. Конкретный человек-одиночка ждет помощи, но общество в целом к этому «деланию добра» в принципе равнодушно.

Снаружи снова появились эти двое.

— Они ухаживают за мной, — подумал он.