Играл на флейте гармонист

Второе. Старайся быть мудрым. Стремись к мудрости, и у тебя появится высокое знание, которое можно умело применить в жизни. Учись всегда, и ты сможешь увидеть далекие последствия сегодняшних поступков.

И третье. Будь сильным. Обладай силой, но не той, которая сокрушает все и вся, и про которую говорят — не ведает, что творит. А той, которая дает душевное, нравственное могущество победить, прежде всего, собственные пороки. Думай, постоянно думай о том, что ты сейчас делаешь, чем занимаешься и кто ты есть на самом деле. Прощай».

Он помнил эти слова и сейчас, когда здесь в заточении у пионэров, ему стало совсем неуютно и дискомфортно, и он перебирал в памяти все эпизоды, предшествующие своему появлению на вокзальной площади в то душное утро.

* * *

Большой, древний город встретил его утренней суетой и множеством людей, куда-то спешащих, обгоняющих друг друга, постоянно двигающихся плотными потоками, навстречу друг другу. На лицах горожан он не заметил ни улыбок, ни любопытства или хотя бы малейшего интереса к окружающей обстановке. Как правило, прохожие были озабочены чем-то изнутри себя и непроницаемым для постороннего взгляда. Этот неожиданный для него эффект одиночества в толпе его сначала удивил, но постепенно он привык к этому и даже как-то успокоился — до него нет никому дела. Солнце поднялось над городом, и дневная жара опустилась на дома, улицы и на весь городской пейзаж. Ему захотелось где-то передохнуть, и пора было бы перекусить после длительного полета. Заглянув в первое попавшееся заведение, где, судя по вывеске, можно было бы утолить жажду и перекусить, он подошел к стойке с пухленькой девицей. Столики в заведении пустовали, и только в самом углу расположилась угрюмая личность с наполовину пустой кружкой. Девица изобразила на лице вымученную заботливость о посетителе и с дежурной улыбкой спросила:

— Чего желает молодой человек?

Он попросил воды и чего-нибудь перекусить. Через минуту он не спеша пережевывал и запивал водой что-то перченое и солоноватое, разглядывая место своего расположения. Ничего особенного и привлекательного не обнаружилось. На стенах заведения висели картинки с видами различной еды и бутылками с питьем. Столики в количестве не более двадцати, уже несколько обшарпанные от долговременного употребления, располагались в пару неровных рядов и выглядели сиротливо на фоне всего лишь двух посетителей. Девица за стойкой скучала и не мигая смотрела через витринное стекло на улицу, залитую солнцем, где поредевшие прохожие сменились со спешаще-озабоченных на праздно-шатающихся в поисках тени и прохлады.

Он дожевывал второй бутерброд, когда угрюмая личность с недопитой кружкой сначала нерешительно, а затем все более целеустремленно двинулась в его сторону. Он подумал, что личность решила переменить столик и расположиться ближе к выходу, но ошибся. Мужчина в возрасте, плохо выбритый, с прической, которой парикмахер не касался, пожалуй, почти год, приблизился к нему настолько, что можно было разглядеть мелкие морщинки на его загорелом лице.

— Не гоните, сударь, странствующего индивида. Позвольте посидеть с приятным молодым человеком.

Такое обращение обезоружило его, и он, наверное по неопытности общения, неожиданно для себя кивнул головой, хотя где-то внутренне насторожился от всего вида незнакомца. Там, на островах, его учили разным премудростям, в том числе и поведению в обществе среди городских людей на континенте, но этот угрюмый неизвестно чем расположил его к себе. Особенно его поразили глубокие серые глаза незнакомца, в которых он заметил и острый ум, и иронию, скрытую тайную грусть. Удобно расположившись за столом, угрюмая личность, отпив пару глотков из кружки, внимательно разглядывала его из-под седых, густых бровей и, видимо, не решаясь начать какой-то разговор, иногда опускала глаза вниз, то ли от некоторой неловкости за свое вторжение, то ли раздумывая, чтобы такое сказать в самом начале.

Девица за стойкой, обнаружив маневры угрюмого, оторвалась от созерцания улицы и негромко, но так чтобы посетитель услышал, крикнула:

— Вы его не бойтесь. Это наш дед. Он не вредный.

Дед после длительной, затянувшейся паузы, несколько смущаясь, спросил:

— Отдыхаете?

Он не знал, как ответить на такой вопрос, и просто кивнул головой.

Дед вежливо подождал, пока он доест свой бутерброд, и тогда решился на длинную фразу:

— Сударь, я вижу, вы не городской. Не наш. Осмелюсь заметить, вы неопытны для местных условий. Зачем вы здесь?

Неужели городские забавы вас привлекают больше, чем ваша периферийная устойчивая жизнь?

Дед, отпив несколько глотков, ожидал ответа.

А он молчал и думал: «Как ответить на такой вопрос? — Зачем я здесь?»

— Наблюдаю, что трудный задал вам вопрос. Это — «Зачем?» — обычно смущает многих, и меня в том числе. Если спросить меня: «Зачем я здесь?», мне тоже сложно будет ответить. — И, глядя куда-то в сторону, дед надолго задумался, может быть его мысли запутались в его воспоминаниях.

— Зачем? — дед повторил вопрос и сам себе ответил: