Игрек Первый. Американский дедушка

Тина не могла успокоиться и после того, как насильник ретировался.

— Убили мою девочку! — по-бабьи причитала Ведьма.

Ее стенания привлекли заскучавшую на пожаре публику.

Хруст сучьев привел Алевтину в чувство.

«Это я убила мою девочку! — уразумела она. — И моего мальчика! Ведьма!»

* * *

Тина торопливо закидала тело девушки палой листвой, ветками. Натянула неудобное белье Игрека. И замерла.

Крикливые голоса приблизились вплотную. И прошли стороной, растворившись в разноголосице пожара.

Тина отдышалась.

«Может, я все-таки Игрек? — если не трогать у себя на теле, чего не надо, и, конечно же, не смотреться в зеркало, Ведьма не замечала в себе перемен. — Я Алевтина! Идиотка! Всю жизнь хотела оказаться в шкуре мужика! Доигралась!»

Несмотря на охватившую ее панику, Алевтине хотелось понять: в кого она все-таки влюблена — в собственную персону в облике ангела или в бездыханное тело, скрытое под листьями и хвойными ветками.

Ведьма вновь кинулась к самой себе. Приникла губами к холодным губам девушки.

«Не дышит! — Зеркальце, поднесенное к лицу покойницы, запотело. Жизнь едва теплилась в теле, покинутом душой. — Реанимация угробит ее. Меня». — Алевтина путалась в персоналиях, но не сомневалась, что врачи отправят бесчувственную девушку к праотцам.

«Ознобишин! — всколыхнулась Тина, вспомнив про единственного человека, который верил в то, что она ведьма. — Он спасет меня… Нет, Игрека… Нас!»

3.

Первым из воробьевцев Алевтина встретила на пожаре Сизаря. Он нежно ворковал с какой-то вдовой, сделавшись посредником между ней и душой ее усопшего мужа. Вдов и вдовцов глюк насобачился распознавать, хоть в толпе, и с величайшей обходительностью втираться к ним в доверие.

Душа Константина прощает все ваши измены! — обволакивал Сизарь повеселевшую вдову.

— Какие измены? Какие измены? — кокетничала жизнерадостная толстушка в черном вдовьем платке.

— Но последней измены простить не могу!

— Какой последней? Какой последней? Костя, не было последней!

Алевтину осенило: вдруг душеприказчик способен узреть душу Игрека?

— Сизарь! — потянула она пройдоху за рукав. — Ты не видишь тут знакомых душ?

Сизарь цыкнул на невоспитанного мальчика.

Душу Константина спугнул, гаденыш!

— Костя, что за дела! — продолжала вдова. — Чего ты разоряешься! Какая измена! А у тебя сколько баб было! Я же молчу!

— Мы должны ему отомстить! — интимно шепнул ухажер на ухо вдове, не стесняясь того, что грешная душа Константина витала совсем рядом.

Этого Алевтина перенести не смогла и оставила парочку.

* * *

Полковник Судаков, несмотря на мельтешню с пожаром, отметил появление юноши.

— Здравствуй, Игрек! — Сергей Павлович ожидал от встрепанного Игрека удивления. — Хорошо выглядишь!

— На пожаре все хорошо выглядят! — нетерпеливо заметила Алевтина, обходя незнакомого дядьку стороной.

Но тот оказался настырным.

— Ты меня не помнишь?

— Помню, — нетерпеливо буркнула Алевтина.

Сергей Павлович выказал изумление.

— Помнишь? Это очень, очень интересно.

«Ну и знакомства были у Ангела в той жизни!» — разозлилась Алевтина на приставалу, ни на секунду не забывая про обнаженное тело в кустах. Любимое. Беззащитное.

— Что же ты помнишь? Кто я такой?

Тина спаслась от зануды бегством.

— Кто я? — донеслось до нее. — Ну кто?

— Мудак! — опрометчиво заявил Сизарь, продолжая обхаживать хихикающую вдову Сергей Павлович кивнул детине, скучавшему у дерева. Тот с непроницаемым видом подошел к больному Сизову и, не изменившись в лице, нанес ему удар под дых. Весь воздух, что был в Сизаре, с шипением вышел, как из проколотой шины. Когда вертопрах скрючился, охранник нанес ему сногсшибательный удар в челюсть.

Душа Сизаря затрепыхалась, не зная, покидать ли ей бренное тело.

— Иннокентий Иванович, Игрек может умереть! Что делать? — Тина выпалила свою тираду, не заметив удивления доктора.

Игрек впервые говорил о себе в третьем лице. Что означает этот симптом, Ознобишин не знал.

— Он лежит в роще…

— Я правильно понял: Игрек лежит в роще и плохо себя чувствует?

— Что делать?

Увы, этот симптом доктор превосходно знал: раздвоение сознания. Болезнь мальчика, начавшись с потери памяти, двинулась по проторенной дороге паранойи.

Игрек пытался затащить Ознобишина в кусты, но доктор, желая обуздать больного, воспротивился.

— Я боюсь, что умрет душа Игрека и тело Тины!

— Не нужно бояться! — Иннокентий Иванович обнял мальчика за плечи. — Душа Игрека бессмертна. Тело Али, наверно, ждет тебя в Воробьевке! Пойдем!

— Сумасшедший! — с диким криком больной отпихнул доктора.

Ознобишин проводил взглядом долговязую фигуру Игрека. Тот удалялся нелепыми прыжками: вправо — влево, будто в него собирались стрелять.

«Такой стресс как пожар у многих спровоцировал приступ паранойи, — заключил доктор, — даже у меня».

* * *

Вернувшись к своему телу, Алевтина нашла его совсем холодным. Как из морозилки.

«Умерла!» — испугалась Ведьма.

Успокоило ее то, что у Ангела вся кожа была в пупырышках.

«У трупов не бывает гусиной кожи!»

Тина разделась и легла рядом с озябшим телом. Она дышала на него, чтоб отогреть… растирала… вылизывала языком, как лошадь своего жеребенка, с ног до головы…