Дорога до универа занимает всего пятнадцать минут от дома Ярослава; к тому же я запоминала путь, пока шла, так что запросто смогу обойтись без помощи своего сибарита. Учебное заведение выглядит внушительно; наверняка из его стен выпустилось немало успешных бизнесменов, известных юристов и выдающихся предпринимателей — в общем, сильных мира сего. Почему-то мне становится немного не по себе — наверно из-за того, что я знаю, что мне здесь не место. В общем-то, никто не запрещал жителям периметра посещать центр; другое дело, захочется ли им самим приходить сюда, зная какое к ним отношение у тех, кто богаче…
Немного прогулявшись в парке неподалёку, возвращаюсь назад, пытаясь вспомнить, когда последний раз видела родителей — кажется, в прошлые выходные. Наверно, было бы неплохо навестить их сегодня, но мама снова на дежурстве, а отец вышел во вторую смену. Обещаю себе учиться отлично, чтобы получать стипендию: пусть я и живу в богатом доме, иметь немного своих личных денег не помешало бы, а если мне удастся скопить нужную сумму, я смогу купить родителям хотя бы простенький телефон и слышать их каждый день.
На подходе к дому Поляковых замечаю Ярослава, сидящего на ступеньках перед парадной дверью; он смотрит куда-то невидящим взглядом и вертит в проворных пальцах телефон. Заметив меня, вскакивает на ноги и прячет его в заднем кармане.
— Тебя где носит? — больно хватает меня за локоть.
— Я не твоя вещь, и имею право на личное время!
— Пока ты под моим присмотром, в твоём лексиконе нет словосочетания «личное время», тебе ясно? — Он снова злится. — Ты знаешь, с какими людьми можешь столкнуться, свернув не туда? Здесь с тобой никто церемониться не станет — точно так же, как и в периметре, если не хуже. А я не собираюсь потом выслушивать от людей, что «не смог присмотреть за несчастной девочкой»!
Уже в который раз проглатываю свою собственную злость — кто-то из нас двоих должен быть умнее — и позволяю ему втянуть себя в дом; в гостиной замечаю спускающегося по лестнице Полякова-старшего и надеюсь, что он не замети нашего напряжения, чем ещё больше выведет из себя этого идиота.
— Здравствуйте, Геннадий Иванович.
Мужчина кивает на ходу и выходит их дома.
— «Здравствуйте. Геннадий Иванович», — передразнивает меня Ярослав и делает шаг в сторону столовой. — Перебежчица…
Изумлённо разеваю рот.
— Что, прости?
— Ты слышала. — Он разворачивается ко мне лицом, которое потемнело от злости. — Не смей разговаривать с ним — даже смотреть в его сторону не вздумай.
— Знаешь что, Поляков, катись к чёрту! — не выдерживаю. — Я не могу вести себя так же по-свински, как ты, тебе ясно?!
Пока он обдумывает мои слова, проношусь мимо него через всю гостиную, минуя коридор, прямо в свою комнату. Собираюсь захлопнуть дверь, но не успеваю — Ярослав толкает её вместе со мной, словно мы с дверью всего лишь ветер на его пути. В глазах парня полыхает костёр, и сверкают молнии; он хватает меня за плечи, больно впиваясь пальцами в кожу, и вжимает в стену, пока я задыхаюсь от страха.
— Не смей посылать меня, поняла! Даже члены этой семьи не имеют такого права, а ты здесь вообще никто!
Его слова бьют больнее любой пощёчины; мои губы дрожат, и я из последних сил стараюсь сдержать слёзы.
— Ты прав, — глухо соглашаюсь. — Я всего лишь девчонка с периметра; я живу в этом доме временно — до тех пор, пока самый мерзкий, эгоистичный, избалованный ребёнок из всех, что я знаю, не получит высшее образование! — Сама не замечаю, как повышаю голос. — У меня нет права учить здесь кого-либо или игнорировать — я по рукам и ногам связана правилами! Но при этом каждый может бросить в меня камень, если захочет — это ведь так справедливо! Знаешь, что? Меня всё это уже достало! Мне всё равно, какие отношения у тебя с отцом — хоть стреляйте друг друга на дуэли — но меня не смей впутывать в свои разборки, понял!
Кажется, я зря снова упомянула его отца — Ярослав уже кипел как действующий вулкан, и не было ничего, что могло бы спасти меня от его злости в этот раз. Я вполне себе ожидала, что он изобьёт меня до полусмерти в приступе гнева, но реальность превзошла все мои ожидания: с его губ срывается полушипение-полурычание, когда он впивает ими в меня. От неожиданности и испуга я буквально задыхаюсь, но не могу оттолкнуть его — мои плечи крепко впечатаны в стену. Это был не совсем поцелуй, а какая-то его извращённая форма — грубый, болезненный и совершенно невменяемый. Ярослав просто пытался доказать, что имеет власть надо мной, и кроме его злости я не чувствовала ничего.
Отталкиваю его, что было сил, потому что это слишком даже для него; мне казалось, что за его показной холодностью и злостью, которыми он награждал меня всё это время, можно было разглядеть что-то хорошее — большинство таким способом просто прячет свою боль — но в Ярославе не было ничего человеческого.
Он просто избалованный мажор, каким я и видела его всегда — ничего больше.