Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Я плохо себя чувствую, — делая над собой усилие, сказал Бертран. — С вашего разрешения, господин Мюллер, я полежу и отдохну. Стремительность событий выбивает меня из колеи. Вам, в самом деле, абсолютно не жаль этого человека?

Его спутник рассыпался мелким смешком, напоминающим кашель.

— Ах, Бертран, — отсмеявшись, сказал он. — Вот она, ваша ошибка. Запомните, Бертран, негр ни при каких условиях не может стать человеком. Это всего-навсего говорящее животное, способное выполнять простейшие команды своего белого дрессировщика.

— Негр? — неохотно удивился Бертран. — Мне показалось, что мы имели дело с метисом.

— У нас в Паризии мы называем их неграми, — развел руками Ганс Мюллер. — Надо заметить, так значительно удобнее.

Несомненно, этот человек был безумен. И вместе с тем он был немцем. Бертран мог поклясться в этом. Он боялся своего спутника, способного без угрызений совести расстрелять врагов на пустынной улице французской столицы, выбросить на ходу поезда торговца, предварительно подвергнув его коротким, но, несомненно, мучительным пыткам, а быть может, причастного к садистским убийствам женщин (Бертран в этом последнем почти уже не сомневался). Он боялся и не понимал этого человека. Да и все происходящее удручало и вводило в недоумение. Дядюшкино поместье, которое неожиданно разрослось до латифундии, чтобы еще через некоторое время обратиться в государство, имеющее конкретное наименование Паризия, теперь казалось Бертрану Гюльзенхирну столь же фантастическим, как государство пингвинов в Антарктиде. Безумие окружало его, кружило голову, а господин Мюллер казался ему Мефистофелем, который искушал Бертрана точно так же, как некогда он это делал с доктором Фаустом. Этот бледный человечек внушал Гюльзенхирну страх и отвращение. Теперь он мог лишь надеяться, что в конце этого жуткого путешествия его действительно встретит заботливый дядюшка, пусть он даже и зовется теперь Луи. Дядюшка Луи… Пусть будет так. Лишь бы он встретил Бертарана и спас его от этого странного человека, который с несомненным удовольствием смаковал пиво, еще совсем недавно принадлежавшее человеку, чью плоть сейчас с азартом разрывали аллигаторы Параны.

Смена дядей его имени ни сколько не удивляла Бертрана. Из рассказов матери он знал, что Зигфрид Таудлиц принадлежал к ордену таинственного и всемогущего ордена «Аненэрбе» и с поражением Третьего рейха был вынужден бежать из страны, в которой он неожиданно лишился своего всемогущества и оказался низвергнут до разыскиваемого компетентными службами парии. Естественно, чтобы выжить, он должен был поменять свое имя и спрятаться там, где его никогда бы не настигла карающая рука несправедливого правосудия.

— Пойду, погуляю, — сказал Ганс Мюллер. — Милейший Бертран, мне бы не хотелось, чтобы вы поступили необдуманно и опрометчиво. Я поклялся вашему дяде, что доставлю вас в целости и сохранности. Дайте и вы слово, что не будете рисковать своей жизнью, ведь она драгоценна не только для вас, еще более дорожу вашей жизнью я.

— Господин Мюллер, — неожиданно повинуясь какому-то наитию, спросил Бертран. — Вам действительно нравилась Марика Рёкк?

Последствия его вопроса оказались неожиданными. Спутник Бертрана неожиданно побагровел, возбужденно затрясся, задыхаясь, он принялся глотать воздух, глядя на Бертрана выпученными стеклянными глазами. Не говоря ни слова, он ринулся к своему саквояжу, и на свет божий появился уже знакомый молодому Гюльзенхирну шприц. Дрожащими руками господин Мюллер наполнил шприц желтоватой жидкостью из ампулы, нетерпеливо покусывая губы, освободил дряблый веснушчатый сгиб руки, который украшали многочисленные красные точки, и умело вонзил иглу во вздувшуюся хищную синюю вену.

После укола господин Мюллер быстро успокоился. Вид у него стал сонливым, и тут уж даже неискушенный во многих житейских вещах Бертран Гюльзенхирн мог смело закладывать в споре собственную голову, что никаким лекарством от давления тут и не пахло, наркотик себе вколол господин Мюллер, скорее всего, морфий. А что бы еще его так быстро успокоило и сделало вялым?

Ганс Мюллер блаженно поулыбался, глядя в пространство перед собой, потом неохотно повернулся к спутнику и, страдальчески вздохнув, сказал:

— Ах, любезный Бертран, ну, разве можно так волновать человека? Разве вы сами никогда не видели «Девушки моей мечты»?

САЛЬТА, 18 июня 1953 года