Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Неважно, — кивнул маркиз. — Главное в том, что эти слова стоили графу головы.

— И все-таки, — вздохнул де Солиньяк. — Я бы бежал отсюда со всех ног, было бы куда бежать. Это какое-то безумие. Ты заметил — он дает имена, напоминающие сорта французских вин. У его Величества группенфюрера познания в истории Франции такие же, как у меня о Китае — вроде бы что-то слышал, но не знаю точно, правда это или нет. И эти игры с туземцами… Они добром не кончатся, помяни мои слова, маркиз!

— Все оно так, — согласился де Роган. — Только ты мимоходом сказал главное. Нам некуда бежать, разве еще дальше в сельву. Но зачем? В конце концов, здесь есть что пожрать, есть бабы, выпивка, какая-то власть, наконец. А там нас ждут лишь грязные обезьяны и питоны, способные проглотить быка. Что же, я согласен участвовать в самых диких играх, если они дают возможность чувствовать себя богатым и независимым!

— Независимость… — де Солиньяк вздохнул. — Скажу тебе прямо, маркиз, — независимость можно ощущать лишь тогда, когда сидишь на сундуках с долларами и знаешь, что они принадлежат тебе.

— И тут ты прав, — немедленно согласился герцог. — Но власть, власть… Сладкая и притягательная штука — власть! Конечно, хорошо, если власть простирается на всех, но поверь, милый Дюк, есть немалое удовольствие в том, что, ощущая зависимость от других, ты все-таки осознаешь полноту своей власти над теми, кто стоит ниже. Их зависимость от тебя, ощущение, что ты можешь сделать с ними все… даже воплотить любой бред, возникающий в твоей голове… Нет, это дает сладостное удовольствие, по ощущениям оно ничем не уступает оргазму, поверь, я знаю, что говорю!

Дюк де Солиньяк промолчал.

О тайной лаборатории де Рогана знали все, но очень немногое. Частицы правды перемешивались с вымыслом, страшными слухами, невероятными россказнями и постепенно обретали страшный мистический смысл, обращаясь в тайную мифологию королевства. Рассказы держали в страхе тех, кто никогда не сталкивался с подобным, и вызывали приятное волнение у тех, кто знал оставленное навсегда прошлое, полное чужих смертей и чужого ужаса, причастные к крови жаждали пролить ее вновь и боялись, что король их не поймет и строго накажет, а потому завидовали дерзкому маркизу, который не только продолжал услаждать свою душу чужими страданиями, но и возвел это занятие в ранг добродетели. Да что там говорить, если архиепископ Паризии обращал гугенотов в католики нетрадиционными способами, в которых еще со времен Дахау был великим специалистом. Правда, гугеноты после обращения в католики выживали редко, но если выживали, становились правоверными католиками, заучивающими катехизис наизусть, даже если не понимали в нем ни слова.

— И все-таки, — упрямо сказал де Солиньяк после некоторого молчания, внимательно разглядывая зелень сельвы, встающую вдоль тропы непроходимой стеной, — сидеть на сундуках с долларами гораздо лучше или надежнее, чем служить человеку, который на этих сундуках восседает.

Герцог де Роган промолчал, делая вид, что не расслышал последние слова. А может быть, и в самом деле не расслышал..

ЕЩЕ ОДИН ЗАГОВОР ПРОТИВ КОРОЛЯ, 1950 год

Его возглавил престарелый граф Кавиньяк, тайно получавший через слугу-мулата газеты из Сальты. Газеты приходили нерегулярно, каждая экспедиция мулата в город была сопряжена с определенными трудностями, ведь узнай король о подобных интересах придворного и о роли, которую в этом деле играл его слуга, жизненный путь обоих уже закончился бы — графа на Монфоконе, а слуги — на безвестных тропах бесконечной сельвы, что окружала замок.

Кавиньяк был наслышан об американских атомных бомбах, которые янки сбросили на Хиросиму и Нагасаки, со дня на день он ожидал схватки англосаксов с большевиками, но время шло, а ничего обнадеживающего не происходило. Графу уже казалось, что все это выдумка досужих журналистов и никакой атомной бомбы нет. Но тут русские испытали свою бомбу. Граф испытал разочарование, сопряженное с бешенством.

— Прогадили! — восклицал он, расхаживая по своему кабинету.

Стены библиотеки были уставлены застекленными стеллажами, с которых на графа смотрели позолоченные корешки книг. Среди авторов можно было встретить Аристотеля и Платона, Шиллера и Гофмана, Плутарха и Госсена, и многих-многих других. Разумеется, все надписи были выполнены на французском языке. Досадным обстоятельством являлось то, что книги библиотеки графа Кавиньяка невозможно было читать, ибо они представляли собой муляжи с чистыми страницами и только по этому обстоятельству допущены в качестве оформления кабинета графа по милостивому разрешению светозарного короля.