Игры без чести

Этим же вечером Валерия позвонила Маринке, ставшей вдруг лучшей подругой, и дрожащим голосом попросила срочно встретиться. Маринка пришла одна, оставив спящую дочку с няней. От этого нарушения сложившихся гулятельных порядков становилось жутко вдвойне.

— Мне так плохо… Мариш… как же мне плохо…

И они снова пошли в кафе, в то же, и коляска стояла так же неудобно, и людей прибавилось, заслонили выход из-за барной стойки. Валерия не хотела идти в кафе, но Маринка мерзла. А поговорить нужно было… она бы умерла, если бы не поговорила… В этом кафе она была второй раз за день, второй раз в жизни, раньше ей и в голову бы не пришло тащиться сюда с ребенком. И она сразу рассказала все. Хорошо, что Антоша заснул. Она даже съела предложенное пирожное, хотя немного тошнило, все внутри было будто замотано в мокрый холодный узел. Рассказывая, она понимала, что совершает ужасную ошибку, но в то же время ей было очень приятно. Она бы говорила о нем бесконечно. Мир перевернулся. Расплетая по ниточкам этот клубок, она поняла, что думает о Славе совсем не так, как казалось на первый взгляд. Она говорила, часто переходя на взволнованный шепот, что у него в ванной нет второй зубной щетки, что, вероятнее всего, он живет один… и параллельно вдруг их с Геной счастливый, уравновешенный семейный мир скукожился, сделался таким сереньким, таким невыносимо скучным… Она теряла его, и скорее всего, именно от этого так болела душа. Валерия не хотела говорить об этом, но слова сами напористо, ладно, вставлялись в губы, щелкали под языком — ей скучно с Генкой, ей плохо с его родителями…

Но на следующий день, пользуясь уже как бы заведенной традицией говорить исключительно об этом, Валерия сделала вывод, что все-таки у нее очень хорошая и крепкая семья, что она выбирает Гену и что любит его очень, и невыносимо долго рассказывала Маринке, какой он хороший.

31

Из всех кандидатур, кому можно было бы разболтать эту сенсационную новость, Маринка оказалась одним из худших вариантов. Женская суть — это все-таки материнское, сочувствующее начало, и все, что нужно было Валерии, — это в замешательстве разделить бремя тяжеленной задачи еще с кем-то, как падают на колени перед матерью, чтобы она гладила по волосам, и в ее «все образуется, деточка» крылись бы ответы на все болезненные вопросы. Ведь решение было принято само собой, по умолчанию — семью она не оставит, и нужен ей был даже не совет, а утешение. Большинство площадочных мамочек были простыми, недалекими женщинами, и в них этого сельского, земельно-душевного, сочувствующего было много, они бы и поплакали вместе, и растрепали бы всем, конечно, но пущенная по кругу корзина сплетен была бы устлана сочувствием. Но Маринка — этот белобрысый, нуждающийся в самоутверждении сорванец, — хоть и производила впечатление «прогрессивной тетки, которая не станет осуждать», она ведь уже строила планы!

Маринка была из тех, кто приходит и завоевывает. Сразу и навсегда. Она была лучше всех во всем — не говоря уже о достатке, — она читала умные книги и смотрела «настоящее кино», презирала погрязших в семейных буднях теток с их сериалами, хотя вынуждена была вращаться в этом примитивном колясочно-мамашечном социуме и даже научилась особо там не выпендриваться. Соперниц ведь не было. Не было и скандалов, где можно было бы блеснуть красноречием и эрудицией. Кто-то тоже рожал в присутствии мужа, многие клали детей спать вместе с собой — то есть ее революционные взгляды на воспитание, роды и вскармливание как-то рассеивались между сонными участницами дискуссий, не вызывая никаких ярких комментариев и не позволяя никого оставить в дураках.