Игры без чести

Как-то вечером, наслушавшись Жана Мишеля Жара, они сидели в бывшей бабушкиной комнате (по странному суеверию там нельзя было ничего трогать ровно год) с выключенным светом и говорили о бесконечности и бессмертии. Первый осознанный страх смерти уже кольнул, обнял, покачивая их обоих.

– Вокруг нас на самом деле так много того, что мы не видим. Человек, когда умирает, все равно остается тут… мыслями и в мыслях тех, кто его знал, он живет, когда его вспоминают. А Бог, его нельзя увидеть в образе человека, он есть все: любовь, жизнь… – И в этот момент темнота в комнате, созданная из миллионов черных точечек, вдруг изменила свои свойства, точечки будто обернулись вовнутрь, и мальчишкам одновременно стало очень холодно и страшно. Наверное, им и впрямь решили показать кусочек пропасти, уходящей в бесконечность, что находится внутри каждого атома вокруг и внутри нас. Это было страшно, и именно благородным, возвышенным страхом были оформлены все прочие подростковые страсти.

Зоя Михайловна, конечно, заметила. И была в общем-то довольна таким неожиданным поворотом сыновнего взросления. Через щель в двери на кухню она видела его и по вечерам, повернутого к окну, сосредоточенно, чуть слышно, трогательным юношеским баском читающего утренние и вечерние правила. Он был тогда большим красивым мальчиком с присущим возрасту максимализмом, повернутым в русло неторопливой праведности. Посещение церкви стало у них своеобразной традицией, хотя Зое Михайловне там особо никогда не нравилось, и во всех проблемах она предпочитала разбираться сама, не уповая на помощь свыше.

Хотя чудо все-таки случилось. Едва начал рушиться рубль, Зоя Михайловна набрала, как и многие другие предприимчивые сограждане, много кредитов: столько, что страшно становилось. И вложила деньги во все подряд, в том числе и в валюту. Именно в тот момент колоссального риска и неопределенности она впервые обратилась к Богу. И хотя, говорят, в вопросах наживы силы небесные не помогают – рубль таки обесценился и расчет по кредитам проводился теми же суммами, но уже совсем другими деньгами.

13

1993 год стал поворотным для всех. Славку с треском отчислили из киевского политеха по ряду вполне объективных причин.

В восемнадцать лет он был каким-то странным фруктом, упрямым и наивным. Вера в Бога у него к тому времени стала уже какая-то своя, потому что ни православные священнослужители, с их академическим подходом к строгому соблюдению всех обрядов, ни едва появившиеся сектанты вроде «Белого братства» не давали ему ощущения той единой великой гармонии со вселенной, людьми и страстями вокруг, чувства защищенности и определенности в плане дальнейшего жизненного маршрута. Ему были интересны медиумы и психоаналитики – все то, что не признавалось ортодоксальной религией. Еще больший интерес вызывали восточные учения и то немногое, что касалось Индии, в частности храмы с характерными скульптурными композициями. Когда Вадику исполнилось шестнадцать, как-то незаметно с потайных верхних полок переместились на более низкие несколько книг из серии «Die Frau im… Kunst», и Славик ощутил волну какого-то внутреннего душевного протеста. Образ женщины – полногрудой, раскрытой, будто пахнущей полем гиацинтов, – был совершеннейшим табу в избранной им религии, и тут начиналось главное противоречие. Если бы оставить все то прекрасное, родное, русское православие как есть, убрать лишь налет ханжества… ведь жизнь, создание жизни прекрасно и есть основа всему – Бог есть любовь, женщина есть жизнь… Но при этих взглядах открывалась тут же подлинная, демоническая суть такого подхода, и Славик неожиданно сталкивался нос к носу с главным врагом своей веры (вернее, ее интерпретаторов) – не со смертью, нет, а с тем, что гиацинтовыми сплетениями, порочным радостным каменным колоссом уходило в жаркое небо далекой Индии.

Возможно, Индия, которой не на шутку увлекся и Вадик, сыграла свою роковую роль в их духовном становлении и всей дальнейшей жизни.