Игры без чести

В каком-то романе, по мнению Валерии, очень глубокомысленном, звучала мысль, что к человеку можно одновременно испытывать влечение и дикую ненависть. Про первое Валерия почти не догадывалась, она даже желала ему смерти в какой-то момент.

Конечно, в первую очередь она поделилась своими страхами с мужем. Гена, если честно, как-то с трудом верил, что какой-то маньяк следит за его женой. То есть он ее любил и все такое, но версия с черным джипом и красной приплюснутой спортивной машиной казалась настолько абсурдной, что Валерию, встревоженную и задумчивую, становилось почти жалко.

– Зая, тут что-то другое… ты пыталась заговорить с ним?

– Нет, конечно, нет, еще чего!

Просто то, как он смотрит на нее каждый день! Разве этого мало?

Маринка, уже успевшая смотаться на неделю в Хорватию, была как всегда резка и непредсказуема и посеяла в ее душе новую тревожную мысль: «А что, если им нужен ребенок? Знаешь, сколько сейчас стоят детские почки!» – страшно выпучив глаза, сказала она. Валерия ощутила, как внутри все сжалось, подтянулось, прилипая к ребрам и образовав в груди холодную пустоту: «Господи, какой кошмар!»

В этот вечер Валерия даже плакала. Генка никак не мог прийти на работу позже. Он работал ужасно тяжело, на износ, не брал ни одного больничного, ему нужно было быть в торговом зале ровно в восемь утра, не позже. А плюс еще летучки, совещания, все это происходило в нерабочее время. Но он уже был старшим менеджером, еще немного – и станет супервизором, а это совсем другие деньги, другие условия.

– Мне страшно, понимаешь… мне стало страшно… – всхлипывала Валерия, – я совсем одна дома, я боюсь заходить в лифт, боюсь открывать дверь…

Гена ничего вразумительного посоветовать не мог. Но настоял на покупке домофона. Мама была не против, ей нравилось жить в ногу со временем, и домофон с небольшим сине-белым экранчиком казался ей вполне разумной покупкой. Валерии на пару дней полегчало.

Маринка, к сожалению, не могла подойти к дому подруги так рано, чтобы воочию убедиться в слежке. Ее муж, бизнесмен, любил поспать и в офис приезжал к одиннадцати, так что просыпались у них дома все, включая детей, довольно поздно. Валерия, несмотря на ее горячие расспросы и участившиеся звонки, мыслями по поводу всей этой истории делилась неохотно. Однажды, правда, когда Славка вдруг вышел из машины и пошел к ней уверенным быстрым шагом, неся в вытянутой руке букет из двадцати пяти бордовых роз, огромных просто, Валерию парализовал настоящий животный страх. Разбудив ребенка, беспомощно озираясь по сторонам, она завопила: «Уйди! Не приближайся ко мне!!!» Славка тем не менее подошел, положил цветы на коляску, улыбнулся, пронзительно и тепло заглянув ей в глаза, и, взмахнув полой светлого плаща, не оборачиваясь, зашагал к машине и, мягко вырулив со двора, тут же уехал. Говорят, возить цветы на коляске дурная примета, поэтому розы Валерия положила в продуктовую корзину. Стебли оказались такими длинными, что торчали с обеих сторон. Идя к Маринкиному дому, она ощущала себя законченной идиоткой, на нее оборачивались.

Когда подруга наконец вышла на улицу, Валерия снова расплакалась.

– Что ему нужно от меня?!

Этот вопрос беспокоил Маринку, возможно, даже больше, чем саму Валерию, потому что, если наивная пампушечка все-таки допускала мысль о вспыхнувших чувствах, то ей, без пяти минут журналистке, было совершенно очевидно, что дело тут ни в каких не в чувствах. Жили они в общем-то тоже не шикарно, запасть было не на что. Тайна будоражила и вызывала прилив самых искренних и теплых чувств к несчастной подруге.

– Что это? – спросила она, увидев розы.

– Он принес… положил… и сразу уехал.

– Ты что?! – Маринка ловко вытряхнула из пакетика бумажную салфетку и, вытянув цветы, застыла с ними, глядя на них с ужасом и отвращением.

– Какие красивые… – выдохнула Валерия.

Маринка, отставив руку с перевернутым букетом как можно дальше от себя, пошла к мусорке.

– Что ты делаешь?

– Ты ненормальная! Тащить в коляске… в коляске, блин, где твой ребенок! Как ты можешь вообще что-то принимать из его рук?

– Стой, не выбрасывай!

– А ты знаешь, чем он их обрызгал? А может, он хочет какие-то эксперименты на тебе ставить? Ты что, поставила бы их дома, да? – вытирая пальцы другой влажной салфеткой, спросила она, лукаво подмигнув. Валерия смутилась.

Конечно, поставила бы! Вдруг открылась дверца в другую жизнь, о существовании которой Валерия и не догадывалась, а дверца, как в сказке, оказалась слишком маленькой, зато можно было увидеть, как она поставила цветы в гостиной, и свекровь была удивлена больше всех. А Лера бы ответила: «Да так… знакомый один…» И что в этом предосудительного, в конце концов, кто сказал, что женщинам не дарят цветы? Нормальный муж должен только гордиться такой женой, ведь, по большому счету, эти цветы дарят и ему тоже…

Обняв подругу, Маринка, одной рукой придерживая коляску, мягко повела ее прочь со двора.

– Какая же ты наивная девочка… а мы сейчас пойдем в милицию…

Вяло переругиваясь, они таки дошли до страшноватенького двухэтажного здания, где сновали курящие типы в кожаных куртках и спортивных брюках, и желание заходить вдруг отпало само собой, к тому же там, наверное, очереди, а детей скоро нужно кормить.

– Лера, учти, не сегодня, так завтра ты должна накатать заяву!

И в этот же вечер, когда Гена пришел с работы чуть раньше обычного, Валерия в полной мере осознала, как была не права, чуть было не приняв цветы, как это низко с ее стороны сожалеть о том паршивом букете, выброшенном в мусорник… Она кляла себя за собственную тупость, что букет не полетел прямо в морду гнусного Вячеслава Вячеславовича…

Вечером Валерия попросила мужа поговорить с отцом. У него связи, а ей плохо, как-то ведь можно разрулить эту ситуацию.

Свекор был уставшим и не в духе. На Валерию он посмотрел вдруг совсем не как родной человек, а как мужчина значительно старше смотрит на наглую девку. Без капли уважения, с каким-то почти брезгливым лицом он уточнил: «То есть вы не были знакомы до сих пор?» Гена тогда тоже странно блеснул глазом и усмехнулся, черный от щетины, похожий на горца, с таким видом, будто думал: «Ну, курица дурная, что вытворяет, а!» Валерия похолодела. Вмиг она вдруг стала совершенно чужой в этой квартире.

Господи… как страшно, как это страшно, когда, не дай бог, бес попутает! Все теплое, годами нажитое, рушится вмиг, даже если никто не догадается об этом… все будет уже не то!

Она уже жалела, что вообще заговорила об этом. Может, поездил бы и успокоился. Ведь, по большому счету, он привлекательный мужик и денег много, такое бывает только в сентиментальных романах, такое счастье с неба, страсть на ровном месте… а она жесткий прагматик и реалист, чтобы вестись на такие бредни.

В выходные Слава редко когда приезжал, может, лишь в самом начале. Это тоже наводило на мысли о другой семье, о нелогичности его поступков. Но на следующий день после неприятной беседы со свекром черная машина была там. Ярко светило солнце, стояло прохладное октябрьское утро. Выйдя на балкон в спальне вытряхнуть плед, Валерия увидела курящего свекра в майке и спортивных штанах, вышедшего сюда из соседней комнаты.

– Он, кстати, снова приехал.

Она совершенно не призывала свекра ни к каким действиям. Акцент на этой теме где-то в глубине души просто тешил ее самолюбие.

Свекор был не в духе и немногословен. Накинув курточку от спортивного костюма, прямо в шлепках и носках он отправился вниз на беседу. Услышав, как хлопнула входная дверь, Валерия метнулась на балкон, и, когда он, большой, пузатый, светя лысиной, на кривых ножках, решительным шагом направился к знакомому до дрожи в ногах черному джипу, ее сердце, глухо ухнув, будто провалилось в пятки. Ноги почти не держали. Метнувшись в спальню, она, не снимая халата, юркнула к мужу под одеяло и закусила нижнюю губу. Дела принимали какой-то неправильный оборот. Свекор в разборках был громогласен и противен до одури, как все большие начальники. Муж отсыпался после трудовой недели, будить его совсем не хотелось, но так нужно было с кем-то поговорить!

Первый в ее семейной жизни скандал разразился минут через двадцать. Вячеслав Вячеславович, оказывается, был никаким не директором, а шофером, и ждал у дома своего шефа, который снимал квартиру на первом этаже, ну и, помимо этого, он сказал свекру массу более грубых вещей.

Свекор ворвался в спальню без стука, замер на миг в дверном проеме, глядя, как она, подскочив на кровати, аккуратно выползает из-под одеяла, следя, чтобы не распахнулся халат. Потом он начал орать. Антошка, дремавший после кормления, конечно, заворочался и застонал. Валерия хотела подойти к ребенку, но свекор, съезжая на визгливые бабьи нотки, приказал: «Смотри мне в глаза, когда с тобой разговаривают!» Она так и просидела на краю кровати, держась за ворот халата, под визг и извивания сына, пока старый хрен медленно и громко, поплевываясь, рассказывал ей, что она в этом доме никто, в Киеве никто, и что для семьи она никто, и что он не потерпит, и чтобы она знала, что он не потерпит… И потом уже, почти выйдя из комнаты, когда Валерия метнулась наконец к ребенку, он засунул в дверной проем свою покрасневшую прямоугольную морду и сказал, сально прищурившись и погрозив пальцем: «И ребенка ты тоже не увидишь».

Дав сыну грудь, Валерия села обратно на кровать, зажмурилась, готовясь к слезам, прислонилась к мужу.

Но он отчего-то не обнимал ее. Твердость его тела была пугающей. Всхлипнув, Валерия посмотрела на его лицо. Гена гнусно ухмылялся!

– То есть ты считаешь, что он прав?

– Зая, ты сама виновата, – спокойно ответил он, вместо объятий похлопав ее по бедру. – Не трогай папу… ты же знаешь…

Потом был долгий и страшный разговор. Валерия всегда с недоумением и даже презрением относилась к своим несчастным знакомым, страдавшим от несправедливого обращения мужей и других членов семьи. Ведь это так просто – к тебе относятся ровно настолько плохо, насколько ты сама позволяешь! Винить в отношении мира к тебе нужно не мир, а себя! Всегда, с раннего детства, Валерию окружали тактичные и внимательные люди, в институте и на работе она всегда ставила себя так, что ни у кого и мысли не возникало позволить себе какие-то вольности или грубость. С ней всегда считались и уважали. Никогда не разговаривали ТАК, да еще при муже… тем более при ребенке!

– Ген, а что дальше будет?

Для Гены, оказывается, все в порядке. Гена, оказывается, вообще не видит никакой проблемы. Более того, он против переезда в ближайшее время. Лишних денег нет, а то, что он сейчас зарабатывает, пойдет либо на первый взнос на их собственную квартиру, либо на автомобиль. Слишком глупо отдавать половину зарплаты за съемное жилье, да еще когда ребенок на руках. «Это не только твой сын, между прочим. Ты не можешь принимать единоличные решения».

Оставив Антошку, она ушла в ванную. Включив воду, сидела, опершись на умывальник, закрыв лицо руками.

В этот раз солнечная прозрачная октябрьская суббота тянулась долго и меланхолично. Конечно, потом все будто выровнялось, ее даже позвали с собой за покупками, свекровь искоса улыбалась, причем теплоты и сочувствия в лице было столько же, сколько и гордости за своего супруга. Сам он, боров, тоже был добродушен и приветлив. Гена вел себя, как будто ничего не случилось: сонно, беспечно, хотел, чтобы она почухала ему спинку, как обычно, когда они валялись дома перед телевизором. А Валерия, внешне спокойная, на самом деле металась по квартире, валялась на полу, грызла шторы, до боли прижималась носом к диванным ножкам, кашляя от длинной шерсти на овчинке на полу.

Во время послеобеденной прогулки заглянула в парикмахерскую на первом этаже соседней «свечки». Записалась на этот же вечер на восковую депиляцию (никогда не делала), к косметологу на маску, на маникюр и педикюр, на окрашивание. Получалось, что освободится она к десяти вечера, не раньше. Свекровь, на удивление, поддержала ее, сказала, что Гена хотел пойти к кумовьям помочь с компьютером, а она посидит с Антошкой.

Ее мастер была еще занята, Валерия села на диван в углу небольшого зала, где работали парикмахеры, взяла какой-то зачитанный глянцевый журнал. Потом вдруг встала, сняла с вешалки плащ, нашла в кармане портмоне, развернула какую-то бумажку, стала набирать номер.

Ее успели только подстричь, потом запел мобильный, лицо в зеркале вдруг вспыхнуло, стало каким-то незнакомым. И чувство в груди, ощущение собственного тела – будто это уже и не она…

Сильно подавшись вперед, Слава открыл ей пассажирскую дверцу, и получилось, что смотрит на нее снизу вверх каким-то пронизывающим, колдовским взглядом, распущенные светлые волосы волнами рассыпались по его плечам.

Она словно сбросила балласт ереси и самодурства. Не хотела думать и отдавать себе отчет. Она существовала сама по себе, так же гармонично, как и в кругу семьи. Нельзя саморастворяться. Нельзя вот так росчерком ручки и штампом в паспорте делать посторонних людей родными! Откинувшись на спинку кожаного сиденья, она смотрела, как проплывают мимо многоэтажки харьковского массива – в вечерней рыжеватой дымке они казались словно выложенными из блоков детского конструктора. Через пару минут выехали на Южный мост, правый берег еще густо зеленел, на мече у Родины-матери рыжим бликом лежало низкое холодное солнце, а правее, в той же уставшей, темнеющей зелени, словно в непроходимых лесах, белела, красовалась Лавра, а потом снова зелень, и не верится, что там и есть центр города. Города, который стал ей так дорог, в котором существует столько возможностей, столько шансов на успех!

Валерия уже не спрашивала, зачем он преследовал ее. Теперь все было и так ясно. Она – привлекательная женщина, только чересчур ушедшая в семью, начисто забывшая о своей молодости и женственности.

Оказавшись перед играющей огнями «Мандарин-Плазой», машина неожиданно нырнула в подворотню. Слава полез в бардачок, случайно задев ее колени (сердце дрогнуло, а в том месте, будто подогревая обтягивающую колготочную лайкру, теплился отпечаток его прикосновения), достал брелок, открыл шлагбаум.

В какой-то момент Валерия спохватилась, сообразив, что они идут не в кафе, а, кажется, к нему. Потом новое, выпущенное на волю чувство любви к себе, признательности к своему телу, своей душе взяло верх, она одернула кофту и пошла следом за Славой по тихой темной лестнице. Где-то на пару этажей выше гудела и вспыхивала длинная газовая лампа. Дом был старинный. На лестничной площадке всего по две квартиры. И двери все дорогие, большущие, с рисунком под дерево. Слава жил на третьем этаже.

Ей было странно от того, насколько по-домашнему она чувствует себя в чужой квартире с чужим мужчиной. Насколько простой и органичной кажется мысль, что в этом же измерении, всего в тридцати минутах езды отсюда у нее дома сейчас тоже протекает какая-то жизнь. И там тоже хорошо и уютно.

Они сидели сперва на кухне, выпили ароматный кофе с молоком из машинки. Валерия рассказывала что-то о себе, о своей жизни. Потом Слава предложил перейти в гостиную. И хотя каждое мгновение, еще с того самого первого взгляда, когда он открыл ей дверцу в автомобиль, кричало, лопаясь, извергало предупреждение, что будет секс, Валерия не верила. Новая реальность, открывшаяся ей, будто допускала иное, алогичное развитие событий, она словно парила в невесомости.

Нащупав между диванными подушками пульт, Слава включил музыку. Это была удивительная музыка, очень красивая. Валерия сказала, что ей нравится. Мягкая, с какими-то этиническими элементами. Ее собственный голос в пустой комнате с высоким потолком, почти потерянном в полумраке, звучал как-то непривычно влажно, интимно. Было слышно его дыхание, и под тонкой пеленой одеколона чувствовался его собственный имбирно-древесный запах.

Когда он вдруг потянулся к ней, коснулся ее губ, на миг стало страшно, Валерия закрыла глаза, и там, на обратной стороне век, пошла приятная кофейно-золотистая рябь, и сразу за коленями вниз обрывалась страшная пропасть, и, зависнув над ее сырым холодком, возникло его лицо. Она разжала губы, потянулась к нему, зажмурившись, и ощутила, как земля уходит из-под ног.